А. Голяк. “Ничего кроме настоящего”. Роман
Опубликовал:Меня поймать будет несложно,
Цепочка следов держит крепко,
Но я буду бежать, пока возможно,
И дышать, пока не загонят в клетку.
Самое интересное - по концовке оказывается, что бегаем мы сами от себя. От других - намного реже. Получается - в клетку я загнал себя сам. Фу, как банально. Но в жизни всегда так - самые истасканные и банальные истины оказываются самыми неопровержимыми. Глупая реальность не даёт нам права выпендриться и быть другими, не такими, как все.
Я буду топтать змеиные норы,
Но ударюсь лицом о зеркальные двери,
И, очнувшись, почувствую, как моё горло
Держат зубами твои звери.
Да уж, псы-то сегодня будут сыты. Я чувствую их смрадное дыхание, капли вонючей клейкой слюны падают мне на лицо. Ворча, они рвут зубами мою гортань, наступая лапами мне на грудь и оставляя там грязные следы. Псам не интересна падаль, они любят живое, пульсирующее, трепещущее. Поэтому они спешат.
Я слежу за тем, как розовеет вода. Чем больше розового - тем ближе финал. Розовый - цвет смерти. Не нужно любить розовый цвет. Розовые мечты убивают эффективней, чем оружие массового поражения.
Судья в мантии, изъеденной молью,
Станет плести из слов узоры,
Он напоит тебя моей болью.
И пригласит нас в театр одного актёра.
Почему нет боли? Я всегда боялся боли. Может, если бы было больно, я бы не оказался здесь, в этой ванне?
Хотя нет, я здесь как раз потому, что боюсь боли, не хочу с ней существовать. Я всю жизнь боялся боли. Поэтому сейчас доигрывается последний акт спектакля. Я - единственный актёр на этой сцене, и этот акт в пьесе - мой.
Стоп! А где же те, кто шёл вместе со мной? Помню ли я о том, кто они? Наверное, да. Хотя, смутно… Наверное, я помню их в гриме. А их лиц я не знал никогда. Как оказалось…
Мы писали эту пьесу вместе, но потом они осторожно спустились в зрительный зал, пряча свою неловкость в его спасительной тьме, стараясь не топать ногами и дышать как можно тише. Они оставили доигрывать меня одного.
- Это не по сценарию!
- Это по жизни…
Аккуратно… Не показывай, что ты растерян. Не показывай, что тебе страшно. Играй! Играй!
Что это? Куда это все подевались? Я один на сцене, а зрителей нет. Они спешили на последнюю электричку… Дрались за места в вагоне… Как дерутся за последний парашют в падающем самолёте.
А что же произойдёт в последнем акте? Не по сценарию, а по жизни.
Утренний оркестр настроит инструменты,
Медленно поднимет шпагу дирижёр,
И сразу, в тот же миг, под гром аплодисментов
Пойму, что я и есть единственный актёр.
Завязанным глазам не видно отчужденья
В зрачках ружейных дул, стыдящихся взглянуть,
И птицей над оркестром взметнётся нетерпенье
И музыка их пальцев разорвёт мне грудь.
Я как-то не заметил, что сил осталось только на то, чтобы слушать, как падают капли из крана. Каждый звук разрастается в мозгу до громадных размеров и лопается, как проколотый воздушный шарик. Предметы становятся размытыми, теряя свои чёткие контуры.
Натка, я бросаю тебя. Так нужно. По-другому не вытанцовывалось. Я был плохим мальчиком. Был… Уже был…
Всё… Я ушёл… Шторы, двери, шаги… Где-то здесь должен быть яркий свет. Где? Врут, что-ли? Значит, врут… А, не имеет значения… Уже…
ГЛАВА 6
Из того, что предыдущая глава расположена не в самом конце книги, вы, наверное, догадались, что мои суицидные поползновения успехом не увенчались. Смешно, правда? Гражданский пафос предсмертных размышлений, последнее “прости”, вирши напоследок, и, в результате, вместо занавеса - лекарственный смрад больницы, банки-склянки-капельницы и толстые медсёстры вкупе с врачами-спасителями. Ну и, как у всякого неудавшегося самоубийцы, психушка в перспективе.
Очнувшись после длительных плаваний в “бессознанке”, я имел удовольствие узнать, каким образом остался вживых. А ларчик просто открывался. Местом своего прощания с этим миром я выбрал квартиру, где жил до своей женитьбы вместе с матерью. Маман месяц назад уехала к бабушке, и я был абсолютно уверен, что никто мне не помешает, совершенно позабыв, что каждый день туда приходит батя, чтобы покормить кота. Он в этой твари души не чаял, и закармливал его карасями по полной программе. В тот день мой родитель, нагрянув на квартиру, обнаружил в ванной сюрприз - своё возлюбленное чадо, изо всех сил ломящееся в мир иной. Замечу, что “пациент был скорее мёртв, чем жив”, на внешние раздражители не реагировал и признаков жизни не подавал. Папаше следует отдать должное - он подхватил мои бренные останки на руки, выволок из ванной, перевязал вены и ломанулся в больницу. Он швырнул моё тело в первую попавшуюся машину, стоявшую возле дома, дал в рыло водителю, пытавшемуся объяснить, что для таких дел существует “скорая помощь”, выбросил его из автомобиля и повёз меня в ближайшую больницу. Успел он вовремя - меня умудрились спасти. А к чести ментов, нужно сказать, что они отказались возбудить уголовное дело об угоне автомобиля по заявлению его хозяина. Такие вот пироги!
В результате, я валялся на больничной койке, ждал своего физического выздоровления и предвкушал предстоящее общение с психами в “дурке”. Вот здорово будет! Я представлял, как меня выгуливают в парке здоровенные санитары, ширяют убойными уколами, а тихими вечерами в компании других пациентов я с жаром распределяю роли Наполеона, вице-короля Индии, Александра Невского и, наверное, Степана Бандеры, учитывая специфику местной политики. Идилия!
Пришедший меня навестить папаша развеял мои страхи. Он сообщил мне, что от “дурки” меня отмазали, и сказал, чтобы я побольше жрал, спал, поскорее выздоравливал и поменьше думал о глупостях. Он рассказал, что Наташа вместе с ним дежурила в больнице всё время, пока за меня боролись врачи. Когда я пришёл в себя, ко мне не пускали посетителей, и она совершенно извелась, ожидая встречи со мной. В конце концов, батя отвёз её домой - пусть выспится немного.
- Покажешься Андрею отдохнувшей. Нечего мозолить человеку глаза своим измученным видом - ему и так хреново, - заявил мой родитель.
- Таким макаром удалось её отправить поспать. Она сама на себя не похожа, - рассказывал он мне.
Вопросов о причине моей попытки “самоустранения” отец тактично не касался - видать, Татка ему всё выложила. Он старался выглядеть бодрячком, но я видел, что мой выбрык его здорово подкосил. Он ещё больше поседел и выглядел не лучшим образом.
Я слушал отца и боролся с приступами тихого отчаяния - ну какого чёрта? Опять всё сначала? Опять страхи, паника, опять водка и наркотики, опять безысходность? Зачем? Ведь я всё так красиво решил! Зачем мне мешать?
Отец внимательно следил за моим лицом, и, наверное, понял, что со мной происходит. Он сжал мою руку и сказал:
- Отдохни. Не думай ни о чём. Просто отдохни. Всё образуется. Ты попробовал выбрать самый простой путь, но не самый правильный. Я знаю, что ты всё сделаешь хорошо - ты же умный мужик!
Мне стало стыдно перед ним. Действительно, я тут занимаюсь собой, мусолю свои проблемы, а на всех остальных забил. Не подумал я, как они будут существовать с гирей, которую я попытался на них повесить. Нет, нужно срочно приходить в себя. Побанькался - и будя!
Татка пришла ко мне вечером. Как только она вошла в палату, я, чтобы предупредить неизбежные слёзы, нарочито весело сказал:
- Татка - я мудак! Прости меня за такие экстремальные выражения, но иначе как мудаком и долбоёбом, назвать себя не могу. Я портил тебе жизнь, думая только о себе. Больше этого не будет - я обещаю!
Я тараторил эти слова, чтобы не дать ей разрыдаться. Не выношу я женских слёз! Особенно тех, в которых повинен я. Поэтому я продолжал изощряться в обещаниях и шутках-прибаутках. Она стояла, слушала меня, и я видел надежду в её глазах.
Вдруг, я почувствовал, что верю сам себе. Всё, хватит дурака валять! К чёрту депрессии и самокопания. Дайте мне только выбраться из больницы - я перестану смурить, перестану травить себя всякой гадостью, я буду делать музыку! И у меня получится! Я уверен!
Она сидела возле меня, держала мою руку, говорила нежности всякие, ласковые слова, целовала мои пальцы. Ни слова о плохом. Я начинаю новую жизнь - без дерьма и смура. Ни к чему ворошить прошлое. Даже то, что закончилось несколько дней назад.
Мы ворковали таким образом, когда в дверь просунулась длинноволосая голова Аргунова. Он посмотрел на нас своим ехидным взглядом и ядовито спросил:
- Это тут, что-ли, страдальцев складируют, какие руки на себя накладывают?
Мы прыснули от смеха, и я сказал:
- Заходи, не стесняйся! А сарказм свой оставь за дверью, будешь мне тут мозги полоскать!
Нет связанных новостей.
Загрузка ...