А. Голяк. “Удовлетворение”. Роман

Музыка закончилась, Пэм спрыгнула со стола, взяла Дашу крепко за руку и пошла прочь из зала, ни на кого не обращая внимания и ни с кем не прощаясь. Даша покорно следовала за ней, и не думая протестовать. Всё плыло перед ней в тумане - и растерянные глаза Юры, и ухмылки зрителей, и изумлённая мина Пепла на сцене…
Потом душное пространство такси, поцелуи на заднем сиденьи, что-то невнятное и животное. Страх и желание… Быстрые шаги по ступенькам, двери на засов… Не включать свет, натыкаясь на мебель, бежать в спальню… Целоваться на каждом шагу… Торопливые ласки, гибкость движений, изящество изгибов и очертаний… Чуткость пальцев… Солёные бездны, полные рыданий и острого наслаждения… Пряный привкус запретов и острота границ…
Утром - лёгкий поцелуй в висок. Мимолётное прикосновение…
- Кофе будешь?
Даша боялась открыть глаза. Ей было безумно стыдно, и она не знала, как себя вести.
- Буду, наверное…
- Лежи, я принесу в постель…
Кофе и сигареты на подносе… Пэм была нежной и незнакомо тактичной. Они пили кофе, курили и молчали. Потом Пэм расставила точки над Ё:
- Не парься. Ты выйдешь отсюда, и сама решишь, как быть. И вернёшься… Или забудешь всё и станешь прежней…
Эта ночь никого ни к чему не обязывала.
А теперь Даша не нашла ничего более умного, чем сидеть у окна, ругать себя самыми последними словами и размышлять о том, как быть дальше. Ситуация осложнялась тем, что ночью ей было хорошо. Слишком хорошо. И она не знала, что ей с этим делать.

МНОГОТОЧИЯ…

Танцуешь на большом африканском барабане. Тревожишь изящными ступнями его шершавую кожу и моя диафрагма вибрирует с ней в унисон. В полумраке нечётко угадываются твои мягкие изгибы, каждый из которых я знаю наизусть. И на запах…
Танцуешь чуть отстранённо, прикрыв глаза и запрокинув голову, небрежно рассыпаешь синкопы вокруг себя. А я - глаза в пол, на тебя - только из-под ресниц и боюсь курить - руки дрожат, как это бывает всегда, когда ты танцуешь. Твоё вуду - как в первый раз. С тобой - всегда как в первый раз.
Ты любишь медленные прелюдии вначале и оглушительное крещендо в конце. Тебе нравятся властные женщины и нерешительные мужчины. Но я - ни то, ни другое. Мы умеем совмещать в одном пространстве твою плавность с моими острыми кромками. И я всегда чувствую твою соль на кончике языка. Даже когда я с другими…
Танцуешь на большом африканском барабане, насмешливо томишь тускловатым язычеством. Уводишь всё дальше и дальше туманным намёком, неясным обещанием. Я уже догадываюсь, с кем мы уйдём отсюда на этот раз - туда направлены твои токи. Она почти возле тебя, больше слушает, чем смотрит…
Нам не придётся объяснять ей смысл наших ритуалов. Она знает толк в неустойчивых ступенях в гамме и я уже почти вижу твои точёные запястья, скрещенные у неё на затылке. Мы разыграем на ней в четыре руки нашу ночную сюиту и она отзовётся хорошим чистым звуком - так отзывается благородный инструмент на любое прикосновение настоящего маэстро.
А утро разведёт нас с ней насовсем и вымоет из её памяти твой раздвоенный язык и мои перепонки между пальцами…

ГЛАВА 9

Current music: ROCK-FELLER$ “Война”
В студии темно и уютно. Весь свет выключен, кроме небольшой лампы над звукорежиссёрским пультом. Мерцают огоньки приборов, чуть слышно гудят усилители. Непривычно молчаливый Челя сосредоточенно щёлкает тумблерами, выставляет какие-то одному ему известные параметры, поминутно сверяясь с потрёпанной тетрадью и кучей внушительных талмудов. Временами невнятно что-то бормочет себе под нос - то ли матерится тихонько, то ли повторяет специальные профессиональные заклинания.
Татьяна тихонько притаилась в уголке на диване и с интересом наблюдает за происходящим. Ей это всё в новинку. За стеклом микрофонной виден профиль Пепла, освещённый только двумя свечами. Наушники делают его похожим на пилота из пафосных американских боевиков. Пепел прикрепляет к стене булавкой листок с текстом песни.
Остальные музыканты сейчас, наверное, уже вовсю гудят в “Кубике”. Они записали все свои партии и оставили Пепла начисто петь вокалы. Так принято - в этот момент кроме Пепла и звукорежиссёра в студии никого быть не должно. Так и было всегда. Но сегодня, к изумлению Чели, Пепел привёл Татьяну, в первый раз нарушив свои же правила.
Хотя нет… Однажды на этом диване сидела Даша… Челя мудро решил не комментировать событие и занялся работой.
Выставив последний параметр на какой-то штуковине, Челя нажал кнопку на пульте и наклонился к спикерфону:
- Ну что, старый? Готовченко?
- Ага. Поплыли.
- Тогда я пускаю “фанеру”1.
Пошла фонограмма. Пепел хлебнул коньяку из фляжки и повернулся к микрофону.

Я тебе объявляю войну,
Я чуть слышным дыханьем скользну
По лезвию ночи бессонной,
По телефонной
Тиши проводов,
Где наша любовь
Оплакала нас…

Хрипловатый голос человека, уставшего от постоянных траблов1. И, тем не менее, готового начать всё сначала. Человека, который, несмотря ни на что, надеется на лучшее. Надеется потому, что не умеет по-другому… Да и не имеет другого выхода… Потому что иначе жизнь утрачивает всякий смысл.
Пепел поёт, прикрыв глаза, как обычно, и совсем не глядя в написанный текст. Его лицо вырисовывается в полумраке фрагментами и кажется Татьяне каким-то ново незнакомым. Человек, который как нож вонзился в её гладкое пространство. Сделал её жизнь такой неудобной и непредсказуемой. И всё-таки она не знает, как могла жить без него. Тьфу, ёлки-палки, сплошные мелодраматизмы…

Это также интересно:

1. А. Голяк. “Ничего кроме настоящего”. Роман