А. Голяк. “Удовлетворение”. Роман

- Шаман, однако, - хмыкнул Пепел.
- А ты думал, - усмехнулся Голяк. - Ты не обижайся, что не в своё лезу. Просто вижу, ты поймёшь правильно. Ну, давай, дуй в гримёрку - вам на сцену через десять минут. А я пойду закруглять своих чуваков, - он ободряюще хлопнул Пепла по плечу и пошёл на сцену…
Пепел идёт к сцене по узкому, тускло освещённому коридору - всё начиналось коридором, коридором и заканчивается. Там, перед сценой, громадная толпа скандирует: “Пе-пел” Пе-пел!”. Они ждут его, они хотят его музыки. В конце концов, всё, что у него, Пепла было, есть и будет - всё завязывается на музыке. Любовь-ненависть, интерес-равнодушие, рождение-смерть - всё упаковывается в этот блестящий чемоданчик с надписью “музыка”. Музыканту нечего предложить окружающим, кроме своей музыки.
На сцене пространство и время ощущаются иначе. Пепел смотрит вниз, в море из тысяч зрачков, в колышущийся ковыль тянущихся рук, он чувствует то, что может дать ему только она, публика, взамен того, что может дать ей только он, Пепел… И понимает, вдруг, что только здесь он может быть по-настоящему счастлив.

Ты ощущаешь беспокойство
Я безнадёжен
Я осторожен
И недоступен как всегда…

Мягкими аккордами стелешь тропы, жёсткими драйвами рвёшь плотины, и если ты настоящий - тебе больно. Играй, музыкант, играй… Где, как не здесь быть настоящим? Остальное - от лукавого…

Я заблудился в небе
Небезразличном тебе пространстве…

Это то, что не сгниёт, не сгорит, это то, что не пропьёшь, не прожрёшь и не проторчишь. Это то, что не выбросишь, если тяжело нести… Родители со временем умирают, женщины бросают, дети вырастают и уходят… Друзья, случается, предают… Получается, что остаётся только музыка. И это не ебучий пафос - это жизнь… Такая, какая она есть…

Две истории вместо послесловия.

ГВОЗДЬ В СЕРДЦЕ

Неужто, и вправду писатель? Офигеть! В первый раз вижу живого писателя… Художников, поэтов, актёров - тех перевидал достаточно, а вот писателей не приходилось… Так это ты, значит, таких как я ощипываешь на предмет побасенок, которые можно толкнуть повыгоднее? Чужие жизни воруешь, перелопачиваешь и оптом продаёшь? И это называется творчеством? Да ты не обижайся - я не в укор. Каждый зарабатывает, как умеет.
А ведь странно, что ты обо мне слыхал. Я-то с музоном завязал, когда ты, наверное, ещё совсем малявкой был. Думал, и не помнит уж никто… Ан нет, кто-то да помнит. Ладно, возьми выпить и будет тебе побасенка.
Ты, наверное, хочешь чего-нибудь с душком? Типа героиновых королей блюза? Ширево, торчки, группиз,… Что киваешь? Ишь, глазки-то как заблестели. Странный вы народ, писатели. Книжки современные почитаешь - грязь и говно сплошное. Вот о музыкантах говорят - наркоманы, развратники, гомики да умалишенные… Может оно и так - живём-то мы грязно, да только говно своё за сценой оставляем, в музон не тащим. А вы, писаки, с виду вроде почище… Зато в книжки пихаете всё, что наскрести удаётся, даже мусор из-под ногтей…
Прости, брат, я не торгую тухлятиной. Так что не потирай ручонки, сенсаций не будет. Даже такой говнюк как я имел в жизни что-то красивое. Берёшь? Ну, тогда ставь свой диктофон и заказывай кир. Поехали…
Было это лет сорок назад. Я тогда только тридцатник разменял и жил в полном шоколаде. Всё у меня было по высшему разряду - имя, контракты, гастроли, музыканты крутые в группе. Мы не играли на стадионах, не считались суперзвёздами - в блюзе такое очень редко встречается, чтоб на улицах узнавали и на каждом шагу автографы просили. Но в клубах всегда бывал биток, и меня исправно возили на гастроли, записывали, издавали, пиарили…
С личной жизнью тоже был порядок. Чего там скромничать - женщины меня любили. Правда, всё оно было как-то суматошно, не по-людски, одни уходили, другие приходили. Что поделаешь — сама жизнь была тогда суматошной. Да я и не зацикливался на постоянном - попросту не было времени и возможности осмотреться. Хотя, к тому моменту всё уже стало надоедать и я полгода, как жил с Магдой.
Штучка была ещё та, доложу тебе. Она работала певицей в ночном клубе и имела все отличительные признаки своей профессии. Стерва была редкостная, пила как лошадь… И ревновала меня жутко… Я и сам не понимал, зачем живу с ней - наверное, казалось, что это шаг к размеренной жизни, к постоянным отношениям. Даже странно, каким я тогда был кретином…
В свободное время мы с Магдой шлялись по разным туснякам, выставкам, презентациям - сам знаешь, богема любит заводить в своём кругу какое-то подобие светской жизни… Аристократы сраные…
На одной из таких вечеринок Магда меня познакомила со своей приятельницей. Была она то ли художницей, то ли дизайнером - хрен их разберёт эти тонкости. Да и не суть важно… Жила она за тридевять земель, в наших краях бывала наездами. Вот мы случайно и пересеклись.
Знаешь, чувак, бывают женщины, с которыми сразу находится верная нота. Вот увидел, перекинулся парой слов - и всё понятно. Больше не нужно делать лишних движений, потому что вы уже завязаны узелком. И не обязательно это заканчивается постелью - ни фига… Всё гораздо глубже и пронзительней. Да что тут объяснять - разве существуют слова, которыми можно передать это ощущение? Такое либо понимаешь сам, либо никто тебе не разжуёт. Так что даже не буду париться.
В общем, мы почувствовали друг друга. После этого она стала часто бывать у нас. Не то, чтобы запала на меня - вовсе нет. Мы просто любили бывать вместе. Разговаривали… О чём угодно - о Майлсе Дэвисе, о живописи, об инопланетянах… Знаешь, такие разговоры - это как пить из одного стакана. Либо совершенно ни черта не значит, либо значит всё на свете.
Магда нас не ревновала. Ей были скучны наши длинные споры. Она смеялась и говорила мне - чувак, ты вовсе не в её вкусе, уж я-то знаю. Да я и не стремился ни к чему. Мне было хорошо, когда она была рядом - мне нравилось, как она выглядит, как она одевается, как она пахнет, как она говорит. Мне нравилось движение, которым она поправляла непослушные волосы. Нравился её смех. Я любил, как она хмурилась, когда мы спорили. Но я даже не задумывался, любовь ли это - нет смысла тянуться к морю в телевизоре, а это был ещё более безнадёжный вариант…

Это также интересно:

1. А. Голяк. “Ничего кроме настоящего”. Роман