М - М

Мемуарная литература

МЕМУАРНАЯ ЛИТЕРАТУРА.

1. Объем и состав понятия [131] 2. Классовая детерминированность мемуарных жанров [133] 3. Вопросы достоверности М. л. [138] 4. Приемы экспертизы М. л. [139] 5. Значение мемуаров [140] 6. Основные исторические вехи М. л. [143]

1. ОБЪЕМ И СОСТАВ ПОНЯТИЯ. — М. л. (от французского mémoire — память) — произведения письменности, закрепляющие в той или иной форме воспоминания их авторов о прошлом. Приближаясь подчас к художественной литературе, в частности напр. к таким жанрам, как семейная семейная хроника (см.) и различные виды исторической беллетристики, М. л. отличается однако от них стремлением к точному воспроизведению определенного участка действительности. В отличие от художественной литературы произведения мемуарной литературы несут на себе исключительно или преимущественно познавательные функции без каких-либо специальных художественных установок. Однако четкую грань между ними и художественной лит-рой иногда провести крайне трудно. Ни "Дневник Кости Рябцева" Огнева, ни "Confessions d’un enfant du siècle" Мюссе произведениями М. л. не являются. Но уже в "Давиде Копперфильде" Диккенса или особенно в "Семейной хронике" С. Аксакова мы находим огромное количество автобиографических реалий, к-рые положены в основу литературно-художественной обработки. Вполне возможна здесь и обратная связь — в памятниках М. л. может в той или иной мере наличествовать стремление к художественной выразительности. Так, мемуарам итальянского авантюриста XVIII в. Казановы не чужды приемы галантного авантюрного романа эпохи Рококо, а воспоминания декабриста Н. А. Бестужева написаны в явно идеализирующей житейской манере по образцам классических биографий Плутарха. Сочетание в мемуарном произведении моментов "достоверного" и "вымысла" составляет огромные трудности для биографа писателя или исследователя его творчества (классический пример этого сплава "Dichtung und Warheit" Гёте). Пропорция соотношения обоих элементов может исключительно сильно варьироваться: элементы художественного вымысла, почти безраздельно доминирующие в "Сентиментальном путешествии" Стерна, отходят на второй план в "Письмах русского путешественника" Карамзина, отделанном дневнике, написанном Карамзиным во время его путешествия по Зап. Европе; произведение это стоит на рубеже художественной и М. л. Последнее часто оказывается глубоко плодотворным для лит-ры: так, "Чапаев" Фурманова, являясь художественным обобщением определенного периода и уголка гражданской войны, в то же время сохраняет большую степень близости к действительности, что несомненно повышает напряжение внимания у читателя и способствует успеху произведения.
Довольно многообразные жанры М. л. часто переплетаются между собою. Первичной и в известном смысле наиболее примитивной формой М. л. является дневник — ежедневные или периодические записи автора, излагающие события его личной жизни на фоне событий современной ему действительности (последнее впрочем не всегда обязательно). Дневник представляет собой первичную форму М. л. — общая перспектива событий здесь отсутствует, и повествование держится на молекулярной связи записей, объединенных единством излагающего их лица, системой его воззрений. Примером этого вида могут служить недавно вышедшие "Дневники" М. Шагинян. Воспоминания или записки — более сложная и частая форма М. л. Здесь автор получает возможность перспективного взгляда назад, охвата большего промежутка времени и анализа его событий под углом зрения определенной идейной концепции. В воспоминаниях меньше случайного, в них гораздо больше присутствуют элементы отбора, отсева событий. Третьей формой можно считать автобиографию, более краткую, чем воспоминания, по своему объему и охватывающую наиболее важные и поворотные моменты в истории личности (воспоминания могут повествовать о действительности вообще, для автобиографии же обязательно нахождение личности в центре рассказа). Автобиография часто пишется по специальным основаниям — напр. писателем, обозревающим свой творческий путь (см. сборник автобиографий "Наши первые литературные шаги" Н. Н. Фидлера, "Писатели о себе", под ред. В. Лидина, и пр.). Автобиография, посвященная каким-либо, особенно переломным событиям в жизни писателя, часто называется также исповедью (ср. напр. "Исповедь" Л. Толстого, написанную им после творческого перелома 1882, или предсмертную "Авторскую исповедь" Гоголя). Термин этот однако не вполне определенен, и напр. "Confessions" Руссо представляют скорее воспоминания. Если центр тяжести переносится с автора на лиц, с которыми он чем-либо был связан в прошлом, возникает форма биографических воспоминаний. Таковы напр. мемуары Н. Прокоповича о Гоголе, Горького о Л. Толстом, не дающие цельной научной биографии, но доставляющие для нее ценнейший материал. Наконец если воспоминания о близком лице написаны в связи с его смертью и под непосредственным ее впечатлением, мы имеем форму некролога.
Нужно оговориться, что эта классификация схематична и сама по себе не определяет жанрового существа того или иного произведения М. л., хотя и приближает нас к раскрытию этого существа. Изучение форм М. л. должно быть конкретным: лишь тогда типологический анализ насытится конкретным классовым содержанием и даст нам полное представление о существе тех общественно-политических тенденций, которые определяют собою тот или иной жанр М. л. Абстрактное изучение М. л. вне создающих ее процессов классовой борьбы абсолютно бесплодно.
Р. К.

2. КЛАССОВАЯ ДЕТЕРМИНИРОВАННОСТЬ МЕМУАРНЫХ ЖАНРОВ. — В литературоведении прошлого неоднократно делались попытки установления общих формальных признаков М. л. Эти попытки ни в какой мере не были успешны. Признаки, характерные для мемуарных произведений одних эпох, перестают быть обязательными в другие эпохи; продукция одних классовых групп радикально отличается от произведений, выражающих иную классовую идеологию, обслуживающих другую классовую практику. Лефовцы культивировали М. л. за ее "фактографичность" в отличие от лит-ры художественной, якобы базирующейся на "вымысле". Нетрудно обнаружить всю фиктивность этого разделения: мемуарам очень часто присуще и прикрашивание действительности, и изображение ее под определенным углом зрения, и прямое извращение фактов. "Записки" Смирновой не перестают быть фактом М. л. от того, что в них масса недостоверного и прямо ошибочного.
Вневременные признаки не определяют существа М. л., форма и содержание к-рой определяются переплетением конкретных социально-исторических условий. В таких мемуарах, как "Записки Болотова", с одной стороны, и "История моего современника" В. Г. Короленко — с другой, не существует ничего общего кроме стремления к возможно более правдивому изображению прошлого, стремления, проявляющегося в различном содержании и различных формах у двух представителей различных классов в две глубоко различные исторические эпохи. Изучение мемуаров вне конкретной классовой их обусловленности неизбежно приводит к идеалистическим абстракциям.
Являясь конкретной формой проявления тех или иных стилей, мемуарные жанры обусловлены во всех своих особенностях теми же социально-экономическими условиями, какими определяются стили, и служат тем же целям классовой практики. Мемуары С. Т. Аксакова, созданные представителем помещичьего славянофильства, существенным образом отличаются от мемуаров И. А. Худякова, представителя революционного разночинства, выражавшего интересы революционной крестьянской демократии 60-х гг. Мемуары Аксакова ("Семейная хроника", "Детские годы Багрова внука") рисуют бытовую идиллию дворянской усадьбы конца XVIII и начала XIX вв., идиллически трактуя даже самые безобразные стороны этой жизни ("добрый день" помещика, включающий пинки дворовым), дают картину воспитания, жизни и обучения дворянина-юноши в условиях налаженной, спокойной, обеспеченной усадебной жизни, освещая как необходимость жесточайшие издевательства над крепостными (дедушкин "грех" и др. эпизоды). Мемуары у Аксакова — жанр, повествующий о семейно-усадебном быте дворянского гнезда конца XVIII века, — идеализируют ушедший мир, к к-рому тяготел славянофил-помещик с его социальным культом стародавнего помешичьего строя. Тем самым художественные мемуары С. Т. Аксакова в классовой борьбе выполняли политическую функцию защиты дворянского усадебного землевладения в момент нарастания революционной борьбы с феодализмом в России, когда назревавшая с конца 50-х гг. революционная ситуация вырвала у крепостничества "освобождение крестьян".
Иными являются мемуары, созданные революционным демократом, каракозовцем И. А. Худяковым. И. А. Худяков — представитель авангарда революционного народничества 60-х гг., сторонник политической революции в интересах крестьянства и вообще "народа". Разделяя безусловно общие всему кружку ишутинцев взгляды на подвижничество революционера, "суровую дисциплину личной жизни", он придал своим воспоминаниям иные стилевые и жанровые черты, чем представитель помещичьего землевладения. Мемуарный жанр И. А. Худякова, отражая общественно-политическую жизнь эпохи 60-х гг., является выражением "второго этапа революции — этапа разночинского или буржуазно-демократического", по выражению Ленина. Если помещик-мемуарист поэтизировал свое прошлое, свое детство и годы юности, то революционер-разночинец это прошлое расценивал как непоправимое зло. "Жизнь наша, — заявляет Худяков в предисловии по поводу своего воспитания, — осталась разбитой и надломленной и была переполнена рядом физических и нравственных страданий". И. А. Худяков признавал пользу "за автобиографиями, откровенно написанными", характер к-рых представлял себе так: "Действительная жизнь всегда поучительнее вымышленной; и в этом отношении хорошо написанные биографии всегда поучительнее романов". В очерке о своей жизни он "опускал те частные подробности, к-рые могли бы быть находкой для романиста или художника", и дал изображение "безуспешной своей борьбы с самыми жестокими препятствиями к достижению человеческого идеала". Классовая позиция автора, мировоззрение его и определяют конкретно-исторические черты данного мемуарного жанра.
Диференциация мемуарных жанров существует и в пределах единого классового стиля. Мемуары С. И. Канатчикова "История моего бытия" и А. Е. Бадаева "Большевики в Государственной думе" — произведения представителей рабочего класса, созданные почти одновременно в эпоху строительства социализма [1928—1929]. При наличии единства классового сознания и классового опыта этих двух мемуаристов их мемуары представляют разные жанры. "История моего бытия" С. И. Канатчикова — социально-бытовые мемуары, воспоминания А. Е. Бадаева — социально-политические. С. И. Канатчиков рисует картину постепенного роста и превращения деревенского парня в сознательного рабочего, пролетария. На фоне тяжелой рабочей жизни на заводах Москвы и Петербурга показан процесс формирования молодого пролетария, сознательного борца за интересы пролетариата, в условиях капиталистической эксплоатации, путь его культурного роста и политического развития и борьба с капитализмом. Воспоминания А. Е. Бадаева раскрывают политическую борьбу фракции большевиков в Государственной думе в последние годы перед революцией 1917. Они описывают революционные события последних лет существования монархии и показывают, как деятельность фракции отражалась на революционной борьбе рабочего класса и как в свою очередь те или иные моменты массового рабочего движения отражались на работе фракции. В этих двух мемуарах даны разные стороны единого классового опыта. Поскольку авторы, представители одного класса, обратили внимание на разные моменты действительности, они создали разные жанры в пределах единого стиля пролетарской лит-ры. Тем не менее это жанры одного классового опыта — представителей пролетарского социализма.
Каждый мемуарист показывает лишь те факты, на к-рых сосредоточивается его классовое сознание, группируя и осмысливая факты со своей же классовой позиции в интересах классовой борьбы. Социально-классовыми интересами автора мемуаров обусловлено напр. то обстоятельство, что А. Галахов, представитель реакционного дворянства 40-х гг., рассказывая в своих мемуарах о 1825, ни словом не обмолвился о восстании декабристов. Напротив, А. И. Герцен, принадлежавший к "поколению дворянских помещичьих революционеров первой половины прошлого века", в котором "при всех колебаниях между демократизмом и либерализмом демократ все же брал верх" (Ленин), дал восторженную оценку восстания декабристов как идейных борцов с царизмом, заражавших своим примером потомков.
Классовое сознание и классовые интересы, определяя тематику воспоминаний, разумеется обусловливают и точку зрения мемуариста на изображаемые явления, на их освещение и интерпретацию. Отсюда понятно, что одно и то же явление (событие, лицо, факт лит-ры или журналистики) в воспоминаниях представителей разных социальных групп получает не только разную оценку, но и разное изложение последовательности события или разный пересказ слышанного, виденного. Л. Толстой в воспоминаниях своих единомышленников получает традиционный иконописный облик сентиментального мудреца и непротивленца злу. В воспоминаниях же М. Горького он показан как живой человек с яркими чертами противоречивой психологии, сквозь к-рые Ленин увидел в барине Толстом мужика. Естественно встает вопрос, чье изображение Л. Толстого является наиболее правдивым, наиболее достоверным, т. е. объективно-историческим? Мемуарами, наиболее близкими к объективной истине, будут те, к-рые отражают критику и мировоззрение передового, революционного класса данной эпохи. Мемуары Горького представляют высшую степень объективности познания и изображения Л. Толстого, тогда как мемуары толстовцев не дают правильного отражения действительности. Высшую степень объективно-исторического познания действительности представляют также и мемуары пролетарских революционеров по сравнению с мемуаристами других групп (классов), ушедших к действующих сейчас. Революционная практика передового класса обеспечивает наиболее верное, точное и глубокое познание явлений.
Различие классовых тенденций, обусловленных различием классового опыта различных классовых групп (классов), создает глубоко различные и противоположные жанры М. л. Единого жанра М. л. не существует. Возникающие на различных и противоположных классовых основах жанры М. л. различны и противоположны как в основных, так и во второстепенных признаках.
Н. Бельчиков

3. ВОПРОСЫ ДОСТОВЕРНОСТИ М. Л. — Документальная форма М. л., кажущаяся "бесхитростность" ее повествования не служат однако гарантией ее правдивости. Мемуарные сообщения испытывают на себе обычную судьбу свидетельских показаний даже при отсутствии злостного искажения действительности; классовая позиция автора, его мировоззрение сказываются как на выборе фактов, освещении их, так и на выводах из этих фактов; направленность М. л. не может не служить определенным целям классовой практики. Еще Татищев учитывал этот момент, определяя степень достоверности в сообщении графа Матвеева о стрелецком бунте: "Сильвестр Медведев, монах Чудова монастыря, и граф Матвеев, — говорит он в своей "Истории Российской", — описали стрелецкий бунт, токмо в сказаниях по страстям весьма несогласны и более противны, потому что графа Матвеева отец в оном стрельцами убит, а Медведев сам тому бунту участник". Не требует специального доказательства мысль о том, что изучение М. л. может быть научно плодотворным не только с поправкой на личное пристрастие и непосредственную заинтересованность авторов (подобные тем, что отмечены Татищевым), но прежде всего при условии раскрытия конкретно-исторической классовой целеустремленности мемуаров, в полной мере сохраняющей свою важную роль в тех случаях, когда автор выступает в качестве "стороннего наблюдателя". Мемуары, как и всякая другая лит-ра классового общества, служат целям идейной и политической борьбы с тем или иным классовым противником. В этом отношении ссылки кн. Курбского на "достоверных мужей" не мешают нам воспринимать его записки как острый политический памфлет в его борьбе с Иваном Грозным или — шире — в борьбе одной группы помещиков против другой, захватившей власть в Московском государстве.
Классовая направленность мемуаров снижает их объективно-познавательную функцию обычно в том случае, если она исходит от классов реакционных, классов-эксплоататоров, заинтересованных в замазывании противоречий действительности. И наоборот, последовательная партийность представителей революционных классов повышает объективно-познавательное значение их мемуарных записей. В этом отношении высшую ступень представляют соответствующие записи пролетарских революционеров, вождей рабочего класса, революционная практика, исторические задачи и конечные цели которого образуют реальную основу для наиболее глубокого и точного познания окружающего мира. Такова итоговая брошюра Ленина о II съезде РСДРП ("Шаг вперед, два шага назад", 1904), к-рая является своеобразным "воспоминанием" одного из участников событий. Работа эта остается непревзойденной до сих пор вершиной истинно-научного и истинно-объективного при всей его партийности осмысления одного из важнейших этапов в развитии международного рабочего движения. Достаточно сопоставить с этой ленинской большевистской, подлинной достоверностью субъективистское извращение и опошление исторической действительности Л. Троцкого в его книге "Mein Leben" (Моя жизнь), чтобы увидеть совершенно противоположное познавательное значение М. л., классовая направленность которой идет по линии классовых интересов буржуазии и контрреволюции.
При оценке автобиографических записей кроме всего вышесказанного следует иметь в виду, что эти записи нередко составляются с явной целью самооправдания, самообороны их автора. Подробнейшие и крайне фактичные на первый взгляд записки декабриста Д. И. Завалишина при сопоставлении с рядом исторических документов оказываются весьма неустойчивыми в своих якобы документально-точных утверждениях, особенно в части, касающейся поведения самого Завалишина в деле 14 декабря: благородная поза автора записок целиком опорочивается рядом протокольных записей, скрепленных его подписью, и донесением следственной комиссии. Даже в тех случаях, когда автор ставит себе специальной целью разоблачить самого себя, не следует поддаваться подчеркнуто-искреннему тону подобных саморазоблачений. В "Исповеди" Руссо не раз по-актерски используется этот эффектный мотив предельной откровенности.

4. ПРИЕМЫ ЭКСПЕРТИЗЫ М. Л. — Итак, М. л. может служить историческим материалом, документальным свидетельством, но разумеется лишь при условии критической проверки и переработки, обычных для каждого исторического источника. Экспертизе должна быть подвергнута: 1. подлинность мемуарного памятника, т. е. действительная его принадлежность тому автору, к-рому он приписывается, и 2. его достоверность, т. е. правильность сообщаемых автором сведений. Классическим примером, подтверждающим насущную необходимость такой двоякой экспертизы, могут служить для русской М. л. "Записки" А. О. Смирновой. "Записки" эти, столь соблазнительные множеством подробных рассказов о лит-ой среде второй четверти XIX в., в частности — богатством сведений о Пушкине, по проверке оказались переполненными явными искажениями фактов и анахронизмами. К тому же и вопрос об авторстве А. О. Смирновой, о подлинности ее "Записок" подвергся справедливому сомнению: сообщаемый материал оказался материалом из вторых рук, ибо "Записки" А. О. Смирновой в том виде, в каком они первоначально были напечатаны, составлялись ее дочерью Ольгой, имевшей под руками повидимому лишь некоторые черновые наброски своей матери. Одним из основных приемов экспертизы М. л. служит сопоставление различных показаний современников об одной и той же эпохе, об одном и том же цикле явлений. Небесполезно бывает и сопоставление М. л. с перепиской соответствующих авторов. В пределах самого мемуарного произведения предостерегающим признаком, сигнализирующим возможность фактических искажений, служит личная заинтересованность, пристрастное в ту или иную сторону отношение автора к изображаемому. Так, "Записки о моей жизни" Н. И. Греча явно грешат недоброжелательно-пристрастным отношением к Рылееву, что сказалось на чрезмерном упрощении и огрублении всего его облика, в частности — на совершенно неправдоподобной и вульгаризованной передаче его высказываний.
При решении вопроса о достоверности мемуаров следует принимать во внимание и такие особенности автора мемуаров, как память, внимание, тип восприятия, характер и условия работы, затем — пользование источниками в работе и т. п. Разумеется ошибки памяти мемуариста, стойкость ее в зависимости от длительности промежутка времени, отделяющего момент совершения или наблюдения события от его записи и т. п., легко корректируются и восполняются другими источниками и не представляют собой решающего "фактора" в вопросе о достоверности мемуаров.
Экспертиза М. л. является для литературоведа хотя и практически важным, но принципиально второстепенным вопросом и относится по существу к общей области исторического источниковедения (см. "Источниковедение").

5. ЗНАЧЕНИЕ МЕМУАРОВ. — Мемуары как источник сведений о жизни той или иной эпохи доставляют немаловажный материал и по истории лит-ой жизни. Мы знаем целый ряд записок, посвященных лит-ому быту или воспроизводящих интереснейшие моменты из жизни того или иного художника слова. Таковы напр. записки братьев Гонкур, Жорж Санд, Шатобриана и др. На русском яз. мы обладаем обширной М. л., имеющей значительную историко-литературную ценность. Здесь надо иметь в виду наряду с записками самих художников слова, как напр. дневником Пушкина, "Моими воспоминаниями" Фета и пр., также и записки тех, кто по роду своей деятельности имел возможность наблюдать вблизи литературную жизнь с ее ежедневной будничной стороны, мало доступной широкой публике. Так, Н. И. Греч, автор "Записок о моей жизни" (изд. 2-е, СПБ, 1886, последнее — М., 1928), имел возможность в качестве редактора "Северной пчелы" сообщить множество сведений по истории русского художественного слова и журналистики (в частности — о деятельности цензуры), хотя часто заведомо искажал их. А. В. Никитенко ("Моя повесть о самом себе и о том, чему свидетель в жизни был") приоткрывает множество интересных эпизодов из деятельности Цензурного комитета, многолетним членом к-рого он состоял. Воспоминания А. Панаевой (см.), бывшей жены И. И. Панаева, а затем в течение 15 лет гражданской жены Некрасова, заключает в себе много данных не только о личности и лит-ой работе Некрасова, но и о целой плеяде писателей, с к-рыми ей приходилось встречаться или о к-рых приходилось слышать от друзей.
Но особенную ценность для историка лит-ры приобретают записки, принадлежащие перу больших художников слова и дающие богатый материал не только для изучения писательской биографии, но и для изучения творческой личности писателя (мемуары Ж. Санд, м-м де Сталь, дневник Гонкуров, воспоминания Гёте и др. — на Западе, дневники Пушкина, Толстого, Брюсова, воспоминания М. Горького — у нас). В подобных произведениях мы находим часто и прямые указания на писательские замыслы, на творческую историю отдельных конкретных произведений. Кроме того, помимо случаев прямых указаний, новое и особенное значение в разрезе творческой истории приобретают записи, в к-рых воспроизводится в документальной форме жизненный материал, нашедший себе у того же автора и другое отображение — художественное. Огромную ценность под этим углом зрения представляют воспоминания М. Горького, собранные в его книгах "Детство", "В людях", "Мои университеты" и др. Сопоставление выведенных здесь лиц и изображенных событий с первыми ранними произведениями того же Горького дают прекрасный материал для суждений не только о процессе творчества, о возникновении художественного произведения, но и о творческом методе, о художественном стиле писателя, об его классовом отношении к жизненному материалу.
М. л. может доставлять далее обильный исторический материал не только для литературоведческих изысканий, но и для самих художников слова. Известно, что Толстой при создании "Войны и мира" самым широким образом пользовался наряду с общеисторическими исследованиями также и мемуарами современников изображаемой им эпохи. Мемуарные материалы часто дают гораздо больший простор, чем научные работы по истории, для изучения бытового характера эпохи, психологии отдельных лиц и т. п.; М. л. подчас больше говорит воображению писателя и предоставляет больше ресурсов для конкретного воплощения его художественных образов. Вот почему авторы так наз. "исторических" романов охотно прибегают к мемуарным источникам. Анатоль Франс в романе "Боги жаждут", изображающем Великую французскую революцию, и в сборнике новелл "Перламутровый ларец", относящемся к той же эпохе, воспроизводит ряд эпизодов, заимствованных из обширной М. л.
Нередко и гораздо более широкое использование М. л. — когда художник заимствует из чьих-либо записей весь фабульный материал и типаж своего произведения. Так возникли многие рассказы и повести советской литературы, посвященные эпохе гражданской войны. Как на характерный пример использования одного из таких мемуаров можно указать на повесть Всеволода Иванова "Гибель железной", в основу фабулы к-рой положены воспоминания красного командира Л. Дегтярева, но изменены при этом передача и освещение фактов.
В связи с тем, что большинство записок не готовится непосредственно к печати и бывает обнародовано лишь впоследствии, повышается ценность излагаемого в них материала, ибо он меньше подвергается искажениям современной автору официальной цензуры и правке предварительной негласной цензуры самого автора. В силу этого в М. л. до нас дошли такие подробности, к-рые с трудом проникали или же совершенно не проникали в печать своего времени. В записках А. С. Пишчевича напр. мы находим множество фактов, к-рые автор имел возможность близко наблюдать в качестве драгуна в царствование Екатерины II и затем на гражданской службе при Павле I; многие из этих фактов раскрывают для нас подробности офицерского и чиновничьего быта того времени, сообщают о всяческих "бытовых" злоупотреблениях по службе. Неудивительно, что сохраненные от воздействия современной им цензуры мемуарные записи при своем обнародовании в последующие эпохи вызывают к себе особо подозрительное отношение со стороны цензоров. Так, мемуары Болотова, посвященные XVIII в., в первом издании, вышедшем после смерти автора, были значительно искажены: в последующих изданиях пришлось восстанавливать по рукописи пропущенные эпизоды, изображающие иногда даже помимо желания Болотова в непривлекательном свете представителей чиновничества, офицерства и духовенства. Естественно, что наибольший простор для изучения М. л. как памятника прошлого быта и исторической обстановки возникает тогда, когда государственная власть переходит в руки других классов, не заинтересованных в "сокровении тайн" уже сошедшего со сцены класса.
Октябрьская революция особенно содействовала оживлению М. л., относящейся к прошлому и вскрывающей то, чего по условиям этого прошлого нельзя было вскрыть раньше. Целый ряд воспоминаний революционных деятелей был обнародован за последние несколько лет, давая громадный материал по истории революционного движения в России, по истории политических партий и внутрипартийных разногласий, вскрывая конкретную обстановку классовой борьбы [воспоминания о Ленине Н. К. Крупской, А. И. Елизаровой, — В. Н. Соколова ("Партбилет № 0046340"), Н. Никифорова ("Муравьи революции") и др.].
Вместе с тем в связи с обострившимся чувством исторической ответственности нашей революционной эпохи в корне оказалась пересмотренной и обычная для большинства мемуаров "подспудность": запись того, что совершается в революционной борьбе, производится теперь, в целом ряде случаев, не на старческом досуге и уж во всяком случае не для отдаленных потомков, а в процессе борьбы, для современников, для товарищей по той же борьбе. Такой характер носит большинство воспоминаний о Ленине; такой целью продиктована и организационная работа по учету и фиксированию воспоминаний о деятельности Красной армии и начатая по инициативе Горького "История фабрик и заводов".

6. ОСНОВНЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ВЕХИ М. Л. — После всего сказанного выше ясно, что изучать социальную природу М. л. удобнее всего на материале конкретных мемуарных жанров, исторически сложившихся в конкретном классовом стиле и обладающих определенным идеологическим содержанием. Так, в самом факте повышенного тяготения к М. л. вообще уже может сказаться классовая направленность лит-ых формаций. Тяготение к индивидуалистическому типу мемуаров со стороны А. Франса ("Маленький Пьер", "Книга моего друга" и др.) не может не быть поставлено в связь с пассивностью и пассеизмом его творчества, а через это творчество — с пассивной ролью, к-рую все безнадежней и безнадежней должна была осознавать выдвинувшая его группа средней буржуазии, отторгнутая от непосредственного участия в производстве и в экономической борьбе (см. "Франс"). Однако из неоднократно наблюдаемого факта — двоякого использования одного и того же лит-ого материала — явствует, что даже в общей своей форме интерес к М. л. не может быть истолкован в отрыве от того места, к-рое она занимает в конкретной обстановке классовой борьбы.
В этой обстановке М. л. создает ряд конкретных классовых жанров. История жанровой эволюции М. л. еще не написана, для изучения отдельных мемуарных жанров с точки зрения их классовой характеристики не сделано еще ничего, но все же можно и сейчас уже отметить некоторые группы мемуарных произведений с достаточно очевидной социально-жанровой природой. "Комментарии о галльской войне" Юлия Цезаря, объединяющие в себе ряд чисто военных, политических, этнографических, географических и пр. сведений о Галлии, обстоятельствами своего возникновения и, главное, общей тенденцией своей — познать завоеванную страну и противопоставить ей идею римской государственности — служат выражением не только экспансии рабовладельческого государства в эпоху его расцвета [I в. до нашей эры], но и выросшей на этой почве военно-политической стратегии Юлия Цезаря, к-рый блестяще пользовался в интересах римского государства классовыми и племенными противоречиями галлов. "Исповедь" Блаженного Августина [IV—V вв. нашей эры], трактующая богословские проблемы с индивидуально-психологической точки зрения, повествующая о приступах неверия, религиозных сомнениях и колебаниях, о соблазнах мирской жизни, наконец оформляющая себя в стиле, рассчитанном не на богословов, а на светских читателей, — есть результат экономического упадка крупноземлевладельческого класса Римской империи, интересы к-рого выражал Августин, и связанного с этим упадком своеобразного литературно-идеологического "декаданса".
Для эпохи феодальной типичными являются записки Жоффруа де Вильгардуэн о крестовом походе, в к-ром он сам принимал участие. Феодально-церковная идеология господствующих классов находит здесь выражение прежде всего в том, что Вильгардуэн пытается изобразить в виде христианского подвига откровенно-грабительский поход "крестоносцев" 1202, вызывавший смущение даже в умах своих современников; ибо "святое воинство", вместо того чтобы сражаться с "неверными", как это ему полагалось, вошло в соглашение с венецианской республикой и разграбило земли христианского Востока, с тем чтобы на развалинах Византии образовать новую латинскую империю. Подчинение всего приводимого в вильгардуэновских записках исторического и историко-бытового материала высокой тематике "служения господу", пренебрежение к факту как к таковому, замена анализа фактов обобщенными декларациями по поводу них — характеризуют лит-ое оформление этих записок.
Эпоха освободительной борьбы городов с феодалами находит свое яркое отражение в мемуарах ("De vita sua") французского богослова-историка Гвиберта Ножанского [XI—XII вв.], враждебного поднимающемуся бюргерству, но уже впитывающего в себя влияние, идущее от складывающейся городской культуры. Гвиберт пристально изучает окружающую действительность (выразительные описания истории Ланской коммуны, своего детства, юности и пр.), жизнь интересует его уже сама по себе, он тяготеет к бытовым зарисовкам и пр.
Мемуарная часть "Новой жизни" Данте в своих биографических комментариях к сонетам и канцонам, посвященным Беатриче, дает знакомую позднему средневековью тему идеально-мистической любви к женщине в новом, индивидуалистическом варианте, отображая тем самым тот общий индивидуализм, к-рым осложнилась в творчестве Данте традиционная идеология феодального дворянства в условиях роста торговых городов.
Целиком противопоставлена средневековым мемуарам может быть автобиография Бенвенуто Челлини — характернейшее произведение эпохи роста капиталистических отношений XVI в. В отчетливо-индивидуалистическом подходе к фактам, в культивировании красочного, насыщенного жизнью материала, в отсутствии мертвенных, отвлеченных, уводящих от жизни рассуждений проявляется не просто личный склад художника-авантюриста Бенвенуто Челлини, но идеология молодой буржуазии Возрождения, ее волеустремленность и здоровый эпикуреизм.
В Германии эпоха Реформации и религиозных войн создает форму политических мемуаров (записки Карла V, автобиография Г. фон Берлихингена и др.), нередко переходящих в памфлет (см.).
В Испании, ставшей в XVI—XVII вв. великой колониальной державой, возникает группа мемуаров, принадлежащих перу участников конкисты (записки и воспоминания Колумба, Писарро, Диаза и др.). Эти мемуары обычно являются описаниями путешествий в неведомые земли, быта экзотических стран, подвигов испанского оружия. Они пронизаны духом авантюризма, католического миссионерства, преклонением перед героизмом завоевателей.
Мемуары эпохи Людовика XIII и Людовика XIV в выборе изображаемых фактов, в культивировании мелочей, относящихся к придворному быту и к королевской особе, и в связи с этим в микроскопизме самой манеры изображения — одно из нагляднейших лит-ых проявлений придворно-аристократической среды XVII в. В качестве характернейшего образца могут служить мемуары герцога Сен-Симона, говорящего с одинаковой многозначительностью и о крупнейших политических событиях того времени, и о придворных интригах, о житейском облике, о манерах короля (ср. мемуары фавориток Людовика XIV Монтеспан и Ментенон, галантные "Мемуары герцога де Граммон", написанные в начале XVIII в. А. Гамильтоном, а также из более ранних — "Мемуары" Брантома, изображающие историю и нравы двора Карла IX и его преемников).
Аналогичные типы мемуаров находим мы и в России, но, в связи с общим отставанием русского исторического процесса, лишь начиная с XVIII в. (записки Екатерины II, кн. Дашковой, Ю. В. Долгорукова, Ф. Н. Голицына, В. Н. Головиной и мн. др.).
Разложение абсолютной монархии отобразилось на характере мемуаров Казановы [XVIII в.], на всей выраженной в них идеологии этого международного авантюриста, на развлекательном эпикуреизме прожигателя жизни, на тематике, складывающейся из придворных, светских и любовных интриг, сдобренных каббалистическим шарлатанством, на основной тенденции к забавной занимательности в выборе фактов и в изложении. Иными тенденциями пронизаны мемуары идеологов поднимающейся буржуазии. Мемуары Вольтера дезавуируют старый порядок; Руссо ("Исповедь"), Гольдони и Гёте, излагая истории своей жизни, создают монументальное жизнеописание представителя поднимающегося третьего сословия, вырастающего в центральную фигуру прошлого века.
Французская революция возрождает жанр политических мемуаров (записки Лафайета, м-м де Сталь, Мирабо, К. Демулена, мадам Ролан и мн. др.), отличающихся большей частью явно выраженной партийной направленностью, страстностью отношения к вопросам социальной жизни.
"Воспоминания парижского буржуа" доктора Верона, вышедшие в середине XIX в., и в тематике, уводящей в ресторан, на биржу, в редакцию, и в характере изложения, рассчитанного не на понимающих с полуслова читателей, принадлежащих к определенному замкнутому кругу, а на более широкую, "демократическую" читательскую массу, проявляют идеологию и интересы буржуа в эпоху расцвета промышленного капитализма.
Русская М. л. XIX в. дает наряду с светски-литературными записками Смирновой и Керн семейно-политические мемуары декабристов и близких к ним людей (записки М. А. Бестужева и др.). Характер этих мемуаров связан — в первой группе — с дворянским характером русской лит-ры начала XIX в. и — во второй группе — с дворянско-буржуазной природой декабрьского восстания. Настроения революционно-демократической интеллигенции конца XIX в. с наибольшей силой и законченностью проявляют себя в мемуарах Кропоткина, Морозова, Веры Фигнер, М. Фроленко и ряда других.
Советская лит-ра, критически используя лучшие традиции революционных мемуаров, заостряет их агитационно-организующую роль. Вместе с тем в связи с повышением интереса к революционной и вообще "социальной" тематике наблюдается любопытная особенность в самом процессе создания мемуаров: воспоминания теперь нередко записываются со слов крестьян или рабочих, не имеющих специальных лит-ых навыков и устремлений, а иногда совершенно неграмотных, но хранящих в своей памяти многое, что может интересовать советского читателя. На таких записях построена напр. выпущенная Гизом в 1926 книга Т. Ферапонтовой "Крепостная бабушка", где дается пересказ подлинных воспоминаний крестьянки М. И. Волковой о крепостной поре. За последнее время с целью подобных записей стали даже организовываться специальные экспедиции [записи воспоминаний уральских рабочих об Октябрьской революции, сделанные С. И. Мирером и В. Боровиком ("Революция", 1931), рассказ старушки-колхозницы Васюнкиной о ее жизни, записанный Р. С. Липец, и др.].
Типологическое разграничение М. л. надо производить не только в вертикальном, но и в горизонтальном разрезе, т. е. не только в связи с исторической сменой общественных формаций и господства различных классов, но и в связи с их существованием и борьбой в одну и ту же эпоху. Достаточно в виде примера противопоставить книгу военных воспоминаний Ремарка "На западе без перемен" и боевые воспоминания Фурманова в его книгах "Чапаев", "Мятеж". В первом случае перед нами мелкобуржуазный писатель-пацифист, обслуживающий классовые интересы буржуазии, во втором — перед нами пролетарский писатель и революционный боец, умеющий вскрыть социальный смысл отдельных военных эпизодов и не только указывающий выход, но и агитирующий за него.
В заключение необходимо еще раз со всей силой подчеркнуть огромную политическую роль мемуаров. Очень часто под маской объективной "летописи событий" мемуарист защищает неверную, вредную систему взглядов. Таковы например известные мемуары о Февральской революции А. Шляпникова, меньшевистски и анархо-синдикалистски интерпретирующие историю революции, и пр. Политические мемуары представляют собою обнаженное орудие классовой борьбы. Это обязывает в данной области к повышенной бдительности.
В. Дынник

 Библиография:  Пекарский П., Русские мемуары XVIII в., "Современник", 1855, №№ 4, 5, 8; Геннади Г., Записки (мемуары) русских людей, Библиографические указания, "Чтения в Имп. об-ве истории и древн. росс. при Моск. универс.", 1861, кн. IV; Пыляев М. И., Список главнейших мемуаров и записок, оставленных русскими писателями и общественными деятелями и до сих пор еще не обнародованных, "Исторический вестник", 1890, I; Чечулин Н., Мемуары, их значение и место в ряду исторических источников, СПБ, 1891; Минцлов С. Р., Обзор записок, дневников, воспоминаний, писем и путешествий, относящихся к истории России и напечатанных на русск. яз., вып. I, II—III, IV—V, Новгород, 1911—1912.

МЕНАНДР [342(341)—292(291)] — афинский поэт-драматург, наиболее выдающийся представитель так наз. "новой" аттической комедии (см. "Греческая лит-ра" и "Драма", раздел "Драма… Полная информация

МЕНАХЕМ [1881—] (псевдоним Менахема Гольдберга) — еврейский поэт. Р. в Брест-Литовске. Начал писать в эпоху реакции после 1905. М. — типичный подражатель русских декадентов и современных ему… Полная информация

МЕНДЕЛЕ-МОЙХЕР-СФОРИМ [Mendele-Mojcher-Sforim, 1836—1917] — Менделе-Книгоноша, псевдоним Шолом Яков Абрамовича. Основоположник еврейской лит-ры, старейший классик. Р. в местечке Капулье (Белоруссия). До 17 лет… Полная информация