Г - Д

Добролюбов Н. А.

ДОБРОЛЮБОВ Николай Александрович [1836—1861] — русский критик 60-х годов (псевдонимы: Н. Лайбов, Н.—бов, Н. Турчанинов, Н. Александрович, Н. Л., Н. Д., Н. Т—ов). Р. в Н. Новгороде, в семье небогатого священника, учился в духовном училище и семинарии. Мечтал об университете, но, уступая желанию родителей, поехал в Петербург, в духовную академию, однако совершенно неожиданно поступил на историко-филологический факультет Главного педагогического института. С 1857, после блестящего окончания института, Д. становится постоянным сотрудником журнала "Современник" (см.). "Бедное полуголодное ученье; потом четыре года лихорадочного неутомимого труда и, наконец, год, проведенный в предчувствиях смерти, вот и вся биография", — сказал Некрасов над могилой своего друга. Действительно, внешними событиями жизнь Добролюбова небогата, она глубока и поучительна своим внутренним содержанием.
В семинарии Д. был хорошим богословом, глубоко религиозным человеком, но уже в 18 лет он политически созревает, воспитывая в себе ненависть ко всему, что стоит на пути прогресса, что поддерживает рабство духа, порабощение страны. От православия Д. пришел к левому гегельянству, к Фейербаху; из защитника консервативной законности и безответности он вырос в стойкого, последовательного писателя-революционера. В письме к Лаврскому [1856] он так и пишет: "В продолжение двух лет я все воевал со старыми врагами, внутренними и внешними. Вышел на бой без заносчивости, но и без трусости, — гордо и спокойно. Взглянул я в лицо моей этой загадочной жизни и увидел, что она совсем не то, о чем твердили о. Паисий и преосвященный Иеремия. Нужно было итти против прежних понятий и против тех, кто внушал их… Я пошел сначала робко, осторожно, потом смелее, и, наконец, перед моим холодным упорством склонились и пылкие мечты и горячие враги мои. Говорят, что мой путь смелой правды приведет меня когда-нибудь к гибели. Это очень может быть, но я сумею погибнуть не даром". Такой резкий перелом и за такое короткое время, естественно, возможен только при величайшем напряжении внутренней жизни, мысли и чувства.
Д. умер 25 лет. Несмотря на такую молодость, он уже четыре года стоял во главе русской литературы. Идя по пути Белинского, Д. ясно осознал процесс экономического и политического развития России, значение буржуазных революций, сущность утопического социализма, роль в историческом движении угнетенных народных масс, поднявшись до понимания, хотя и не вполне отчетливого, классовой борьбы как двигателя истории. Считая себя учеником Чернышевского, Д. был вполне самостоятельным мыслителем, в отдельных исторических вопросах он занимал более верные позиции. Мы не говорим о другом блестящем его современнике — Писареве, который, несмотря на все свое громаднейшее влияние, уступал Д. в ясности и последовательности философских и политических взглядов.
Стремление к глубокому знанию Д. обнаружил с ранних лет. Читал он много и упорно, в Институте полки в его шкафе ломились от книг. Д. изучал Руссо, Прудона, Бруно Бауэра, Фейербаха, Белинского, Герцена, следил за "Отечественными записками" и "Современником", зачитываясь в нем статьями Чернышевского. Любовь к литературе и журналистике Д. проявил также очень рано. 14 лет он издает семинарский журнал "Ахинея", в к-ром было три отдела: словесность, критика и наука.
В то же время он пробует, но без успеха, печатать свои стихи в "Нижегородских губернских ведомостях", "Москвитянине" и "Сыне отечества". В Институте под руководством слависта Срезневского Д. с особенным увлечением изучает словесность. Около будущего критика, выделявшегося большой начитанностью, смелостью и силой мысли, своим высоким нравственным обликом, сложился кружок, "добролюбовская партия". Не считаясь с репрессиями начальства, кружок под видом лит-ых течений изучал социальные проблемы. В 1855 Д. издает рукописную газету "Слухи", позже "Сплетни". Он хотел объединить вокруг газеты своих единомышленников и выявить свое революционное мировоззрение. Из 19 вышедших номеров, по утверждению Лемке, Д. написал сам четырнадцать. Указывая, что "наука русская все еще мертва, не полна, не крепка", что она "имеет дело только с официальными фактами, с тем, что заносится в акты", Д. спрашивает: "Так наз. мнение не есть ли выражение духа, направления и понятий народных в ту или другую эпоху?" И отвечает: "Чем более подслушаем мы таких откровенных рассуждений, рассказов, отдельных мыслей и впечатлений, тем яснее нам будет истинный дух народа, тем понятнее будут его стремления, его чувства, тем полнее и осязательнее представится нам картина народной жизни… Может быть собранные нами слухи приведут умного человека к открытию какой-нибудь хронической болезни в русском народе, может быть и позднейший враг заглянет в нашу газету, в которой должна отразиться современная нам эпоха". Призывая к собиранию материала, Д. предупреждает, что дело, которое он начинает, "легкое само по себе, становится трудным и даже опасным по своим последствиям". Оно действительно было опасно, т. к. Д. зло и беспощадно бичевал николаевский режим, вскрывал причины севастопольского поражения, признавая его неизбежность, боролся против крепостного права, поднявшись до признания революционных методов борьбы и призыва к ним. К этому времени перелом во взглядах Д. завершился, мировоззрение его определилось, в дальнейшие годы оно только развивалось и укреплялось.
В 1856 Д. познакомился с Чернышевским. "Эстетические отношения искусства к действительности", "Очерки гоголевского периода русской лит-ры" захватили Д., как и все передовое общество. Чернышевский сразу понял, какой перед ним большой человек. Когда Д. стал постоянным сотрудником "Современника", Чернышевский предоставил ему полную свободу действий в журнале. "Пишите о чем хотите, сколько хотите, как сами знаете. Толковать с вами нечего. Достаточно видел, что вы правильно понимаете вещи", — сказал он ему. Интереснейший материал об этой полосе жизни Д. имеется в "Прологе пролога" и "Из дневника Левицкого". В этих своих беллетристических вещах Чернышевский вывел в лице Левицкого Д. и записал свои с ним беседы о радикализме, реформизме, социализме, терроризме, крепостном праве и т. п. В то время Д. сильно увлекался и Герценом, зачитываясь "Полярной звездой".
Д. вошел в "Современник", отстаивая дидактическое искусство, разъясняя, что "дидактизм отвлеченный, головной нужно отличать от дидактизма, перешедшего в жизнь, в натуру поэта, в инстинктивное чувство добра и правды, — чувство, придающее жизнь, энергию и поэзию произведению гораздо более, нежели просто какое-нибудь чувство природы или безотчетного наслаждения природой". С появлением Д. среди сотрудников "Современника" сразу началось возбуждение, перешедшее во вражду, в результате чего произошел идейный раскол между дворянством и разночинцами. Чернышевский и Д. отстаивали в литературе "гоголевское" направление, выдвигая на первый план общественную сторону художественного произведения. Старые сотрудники: Тургенев, Фет, Боткин, Анненков и др., все блестящие лит-ые силы, стояли за "пушкинское" направление, для них эстетические интересы преобладали над общественностью. Первое резкое столкновение произошло в связи с вечером, устроенным в день десятилетия смерти Белинского. Д. возмутился организованным в ресторане обедом с выпивкой и написал на участников обеда ядовитое стихотворение, укоряя их в том, что они могут чтить "великую тень" только в пьяном виде и пошлым тостом, а в жизни этой тени боятся. Все были вне себя. Поводом к окончательному разрыву послужила статья Д. "Когда же придет настоящий день?" о романе Тургенева "Накануне". Некрасов вынужден был выбирать между Тургеневым и Д. Он мудро предпочел последнего. Тургенев покинул "Современник". Вся эта история живо описана в воспоминаниях Головачевой-Панаевой. Д. клеймили "темной личностью", "нахальным и ехидным мальчишкой". На одном из литературных чтений Тургенев, недовольный его статьями, заспорил о нем с Чернышевским. В заключение спора он бросил: "Вас я еще могу переносить, но Д. не могу". "Это оттого, — сказал Н. Г., — что Д. умнее и взгляд на вещи у него яснее и тверже". "Да, — ответил И. С. с добродушной шутливостью, к-рая очень привлекательна в нем, — да, вы — простая змея, а Д. — очковая змея". Фет, напр., сразу почувствовал в молодом критике сильного врага дворянства и дворянской культуры.
К 1860 здоровье Д. было сильно подорвано. У него развился туберкулез. По настоянию Некрасова и Панаева он уехал за границу, но она не спасла его. Смерть быстро унесла этого гениального юношу, сочинениями к-рого глубоко интересовался К. Маркс, сравнивавший его с Дидро и Лессингом.
По своему мировоззрению Д. был материалист, последователь Л. Фейербаха, левого гегельянца. Фейербах ставил задачей соединить философию с антропологией. Человек — в центре его философии. Разрешая проблему материи и духа, Фейербах пришел к выводу, что "вещественный, доступный нашим внешним чувствам мир, к к-рому принадлежим мы сами, есть единственный действительный мир и что наше сознание и мышление порождаются вещественным органом, частью нашего тела, — мозгом, — хотя и принадлежат, повидимому, к невещественному миру. Не материя порождается духом, а дух представляет собою высочайшее порождение материи". "Истинное отношение мышления к бытию может быть только таким: бытие есть субъект, мышление — предикат. Мышление из бытия, но не бытие из мышления" (Предварительные тезисы к реформе философии, § 53). Это, конечно, чистейший материализм. Но поскольку Фейербах подходил к человеку с антропологической точки зрения, поскольку он слишком слабо представлял роль окружающей человека общественной среды, постольку он в объяснении социальных явлений нередко впадал в идеализм, что и сознавал сам. Это однако не мешало ему заявлять, что человек — продукт истории, культуры. Преодолев "абсолютный дух" Гегеля, Фейербах не усвоил революционной сущности гегелевской диалектики, а потому и не смог понять динамики общественного процесса. Все это, естественно, нашло свое отражение и в мировоззрении Д.
Великий критик ушел дальше французских материалистов XVIII века, Дидро, Гольбаха, Ламеттри, Гельвеция и др., но он не мог не сбиваться на идеалистический взгляд, что "мнения правят миром", склоняясь перед силой разума, перед "здравыми понятиями", перед образованием. Последнее однако ни в какой мере не мешало ему понимать, что "без участия особенных, необыкновенных обстоятельств (революционных потрясений. — В. П.) нечего и ждать благотворного распространения образования и здравых тенденций в массе народа". Д. не раз говорит о борьбе произвола и образования, но он все же отчетливо сознает, что образование — только идеологическое оружие в руках борющегося класса, а не самостоятельная сила. "Пора нам освободить жизнь от тяжелой опеки, налагаемой на нее идеологами… Непременно хотят дуализма — хотят делить мир на мыслимое и являемое, уверяя, что только чистые идеи имеют настоящую действительность, а все являемое, т. е. видимое, составляет только отражение этих высших идей… Пора бы отстать и от отвлеченных идей, по которым будто бы образуется жизнь, точно так, как отстали наконец от телеологических мечтаний, бывших в такой моде во времена схоластики". Эти свои мысли Д. с большой силой развивает в статье "О степени участия народности в развитии русской литературы". Вслед за Фейербахом Добролюбов утверждал, что "все, что произвел человеческий разум, — все это дано опытом жизни", — что "идеи и их развитие только потому и имеют значение, что они, рождаясь из существующих фактов, всегда предшествуют изменению в действительности".
Исходя из общих материалистических взглядов, Д. пришел к правильной оценке и роли личности в истории. В статье о Станкевиче он заявляет: "В истории прогресса целого человечества не имеют особенного значения не только Станкевичи, но и Белинские, и не только Белинские, но и Байроны и Гёте; не будь их — то, что сделано ими, сделали бы другие. Не потому известное направление является в известную эпоху, что такой-то гений принес его откуда-то с другой планеты, а потому гений выражает известное направление, что элементы его уже выработались в обществе и только выразились в одной личности более, чем в других". Эта материалистическая постановка вопроса однако страдала в своей ясности от того, что Д., подчеркивая, что "история в своем ходе совершенно независима от произвола частных лиц", что "путь ее определяется свойством самих событий, а вовсе не программою, составленною тем или иным историческим деятелем", не смог дать ясного и четкого анализа и определения общественного бытия, или, как он выражается сам, "действительности", "опыта жизни", "хода событий". Тот же порок, что и у Фейербаха. Выясняя, могут ли появиться и когда появятся в России Инсаровы, Д. все же обращается к анализу общественной среды. Указывая, как "наша общественная среда подавляет развитие личностей, подобных Инсарову", он дополняет свои рассуждения указанием, что "среда эта дошла до того, что сама же и поможет появлению такого человека".
Поскольку Д. много занимался вопросами истории, он не мог не производить анализа "действительности" и в своих работах поднимался временами на такую высоту мысли, какая только была возможна в условиях общественного развития 60-х гг. Анализируя социально-утопические планы Р. Оуэна, Д. называет его чудаком, самонадеянным, суеверным, а его планы нелепыми. Он доказывает, что человеку трудно отказаться от привилегий своего класса ради блага других, что "ни гласность, ни образованность, ни общественное мнение в Западной Европе не гарантируют спокойствия и довольства пролетария". Предостерегая от утопических мечтаний, Д. указывает: "только тогда человек может заставить людей сделать что-нибудь, когда он является как бы воплощением общей мысли, олицетворением той потребности, какая выработалась предшествующими событиями". И тут он приходит к выводу, что "холод и голод, отсутствие законных гарантий в жизни, нарушение первых начал справедливости в отношении к личности человека" и т. п. двигают историю. Эти "факты жизни не пропускают никого мимо: они действуют и на безграмотного деревенского парня… как действуют на студента университета". "Действительный факт, отразившись в практической жизни рабочего человека, породит тоже действительный факт, тогда как книжные теории и предположения образованных людей, может быть, так и останутся только теоретическими предположениями". Добролюбов конечно не дает исчерпывающего анализа производственных отношений людей, но, касаясь ряда конкретных исторических явлений, он поднимается, как увидим ниже, до понимания классовой борьбы.
Разбирая общественно-политические взгляды Добролюбова, Плеханов называет его идеалистом. Этот суровый приговор необходимо смягчить. На суждениях Плеханова отразился дух времени. Борясь за марксистское мировоззрение, он делал сильный упор во взглядах великого критика на идеалистические тенденции, на неуменье мыслить диалектически. Теперь, когда историческая обстановка изменилась, когда марксизм у нас, в СССР, становится достоянием масс, когда идеалисты являются только предметом язвительных насмешек, следует без всяких опасений подчеркнуть те стороны взглядов Д., к-рые выдвигают его как величайшего предшественника марксистской мысли. Добролюбов не поднялся до принципов "Коммунистического манифеста", тем не менее он очень хорошо усвоил материализм Фейербаха и, несмотря на свои идеалистические ошибки, стоял значительно выше людей следующего десятилетия.
Свой общественный идеал Добролюбов выразил в формуле, "чтоб всем было хорошо". "Каждый хотел, — поясняет критик, — чтобы ему было хорошо, и, укрепляя свое благо, мешал другим; устроиться же так, чтобы один другому не мешал, еще не умели". Люди вступили в борьбу. Сильные начали угнетать и эксплоатировать слабых. "Но чем хуже становится людям, тем они сильнее чувствуют нужду, чтоб было хорошо. Лишениями не остановишь требований, а только раздражишь; только принятие пищи может удовлетворить голод. До сих пор поэтому борьба не кончена; естественные стремления, то как будто заглушаясь, то появляясь сильнее, все ищут своего удовлетворения". Формулировка туманная. Что такое "естественные стремления"? Как понимать тезис — "чтоб всем жилось хорошо"? В других случаях Д. выражает свои мысли с бо̀льшей ясностью. В статье "Русская цивилизация, сочиненная г. Жеребцовым", он, напр., сильно подчеркивает, что "борьба аристократии с демократией составляет все содержание истории". Он видит только две общественные группы — трудящихся и дармоедов. "Уничтожение дармоедов и возвеличение труда — вот постоянная тенденция истории". "Дармоедство теперь прячется, правда, под покровом капитала и разных коммерческих предприятий, но, тем не менее, оно существует везде, эксплоатируя и придавливая бедных тружеников". Подчеркивая, что дармоедство "постепенно уменьшается с развитием образованности", Д. все время указывает, что основным фактором истории являются народные страдания, гнет и эксплоатация, что они поднимают народные массы на непримиримую борьбу. Он не переставал указывать, что "с развитием просвещения в эксплоатирующих классах меняется только форма эксплоатации и делается более ловкою и утонченною, но сущность все-таки остается та же, пока остается попрежнему возможность эксплоатации". На примере Англии он достаточно ярко показывает, как буржуазия, являясь революционной в борьбе с феодализмом, становится реакционной силой, придя к власти и укрепив ее. В полемике с Бабстом Д. вскрывает тот факт, что до сих пор "вся история в том, что актеры переменились, а пьеса розыгрывается все та же… Прежде феодалы налегали на мещан и поселян, а теперь же мещане освободились и сами стали налегать на поселян, не освободив их от феодалов. И вышло, что рабочий народ остался под двумя гнетами: и старого феодализма, еще живущего в разных формах и под разными именами по всей Западной Европе, и мещанского сословия, захватившего в свои руки всю промышленную область. И теперь в рабочих классах накипает новое неудовольствие, глухо готовится новая борьба, в к-рой могут повториться все явления прежней". Это уже не общие идеалистические рассуждения о "естественных стремлениях", "чтоб всем было хорошо", а конкретная картина исторического процесса, анализ классовой борьбы, и анализ верный и яркий. Правда, критик не точен в терминологии, он недостаточно различает понятия: класс, сословие, народ, не дает точного определения этим отвлеченным социальным категориям, но все же пружины и историю классовой борьбы, отношения людей в процессе производства он видит отчетливо.
Когда Д. обращается к России, он понимает, "что и мы должны пройти тем же путем". "Это несомненно и даже нисколько не прискорбно для нас… Наш путь облегчен; все-таки наше гражданское развитие может несколько скорей перейти те фазисы, к-рые так медленно переходило оно в Западной Европе. А главное мы можем и должны итти решительнее и тверже, потому что вооружены опытом и знанием". В этих своих суждениях критик поднялся на очень большую высоту социальной мысли. Он поднялся над Белинским. Он указал не только на несомненность капиталистического развития России, но и наметил темп исторического развития, подчеркивая, что ни в Европе, ни у нас, в России, исторический вопрос не может быть разрешен без революционных потрясений. Хорошо понимая, что исторический процесс имеет свою закономерность, что Россия не может миновать капитализма и свойственного ему политического строя, парламентаризма и буржуазной демократии, что она не может сразу стать социалистической, Д. желал, "чтобы Россия достигла хоть того, что теперь есть в Западной Европе". Д. был за конституцию и демократию Соединенных штатов, хотя и не видел во всем этом идеала. В итальянском парламенте Добролюбов чуть не умер от скуки: парламент, по его выражению, — пустая "говорильня", и в эту "говорильню" превратилась вся Европа. Д. не верил во всеспасающую силу общественного мнения парламента, он видел, что общественное мнение есть "мнение известной части общества, известного сословия или даже кружка, иногда довольно многочисленного, но всегда более или менее своекорыстного". Оно, естественно, не согласуется с желаниями рабочего класса и "само по себе наивно". "Как будто можно для фабричных работников считать прочными и существенными те уступки, какие им делаются хозяевами и вообще капиталистами, лордами, баронами и т. п. Если капиталисты и лорды и сделают уступку работникам или фермерам, так — или такую, которая им самим ничего не стоит, или такую, к-рая им даже выгодна… Но как скоро от прав работника или фермера страдают выгоды этих почтенных господ, — все права ставятся ни во что и будут ставиться до тех пор, пока сила и власть в их руках". Д. сознавал, что должно быть изменено само общественное мнение, что "горький опыт" укажет пролетариату путь, как изменить его. "Пролетариат понимает свое положение лучше, нежели многие прекраснодушные ученые, надеющиеся на великодушие старших братьев к меньшим…" "Пройдет еще несколько времени, и меньшая братия поймет его еще лучше". Отсюда Д. приходит к убеждению в неизбежности и спасении пролетариата и всего человечества лишь в социальной (социалистической) революции. Из этих рассуждений Д. ясно, что в данном случае он не только не склоняется перед мыслью, что "мнения правят миром", но считает, что народ сам творит историю, являясь не только объектом ее, но и субъектом.
Кого же критик считает народом? Он различает народ и общество. Общество — образованные классы, народ — трудящиеся массы. В разные исторические эпохи народ по своему составу не однороден. Нередко утверждают, что Д. под народом разумел крестьянство. Это неверно. Он имел в виду вообще всех трудящихся и эксплоатируемых. Эта "народная масса" и составляет движущую силу истории, она таит в себе громадные нравственные силы и способна на большие исторические дела. Д. первый, на целых 11/2 года ранее Чернышевского, уже во второй половине 1860, начал звать "в народ", надеясь "вызвать на живое дело крепкие свежие силы". Прекрасна статья Д. "Что такое обломовщина?" В ней изложены общественные взгляды критика и его политическая программа. Всех, кто может только говорить о народных страданиях, но не умеет и не решается действовать, он считает "Обломовыми". Таковыми он считает и кающихся дворян. Однако Д. видит и в народе отрицательные черты. Он не идеализирует народа, как не идеализировал его и Чернышевский.
Подводя итог философско-общественным взглядам Д., необходимо признать, что он был последовательный материалист фейербаховского направления и последовательный революционер-разночинец, к-рый, несмотря на свои идеалистическо-просветительские тенденции, поднялся до понимания производственных отношений людей и значения классовой борьбы, до понимания призрачности буржуазной демократии и конституционализма, до неизбежности социальной революции, к-рую совершит сам народ, подготовляемый к тому всем историческим процессом.
Философские и общественные взгляды Д., естественно, определили и его отношение к литературе, его понимание задач литературной критики. Он знает, что "не жизнь идет по лит-ым теориям, а литература применяется сообразно с направлением жизни". "На вопросы жизни отвечает литература тем, что она находит в жизни же. Поэтому направление и содержание может служить довольно верным показателем того, к чему стремится общество, какие вопросы волнуют его, чему оно более сочувствует… Не литература пробудила вопрос о крепостном праве, она взялась за него, и то осторожно, не прямо, только тогда, когда он уже совершенно созрел в обществе". "Но как ничтожно было участие лит-ры в возбуждении вопроса, столь же велико может быть ее значение в строгом и правильном обсуждении". Однако мы не должны впадать в самообольщение, будто бы лит-pa может изменить "ход исторических событий, хотя бы и самых мелких". Отсюда вывод, "что лит-pa представляет собою силу служебную, которой значение состоит в пропаганде, а достоинство в том, что и как она пропагандирует". "Предупредить жизни лит-pa не может, но предупредить формальное, официальное проявление интересов, вырабатывающихся в жизни, она должна. Пока еще известная идея находится в умах, пока она еще только должна осуществляться в будущем, тут-то лит-pa и должна схватить ее, тут-то и должно начаться лит-ое обсуждение предметов с разных сторон и в видах различных интересов. Но уж когда идея перешла в дело, сформировалась и решилась окончательно, тогда лит-ре делать нечего". Разумеется, Добролюбов отрицал "чистое искусство", "искусство для искусства", и не только отрицал, но и сознавал, что своими корнями оно уходит в определенную общественную среду и служит прикрытием реакционных, антиобщественных стремлений и настроений.
Добролюбов неоднократно сравнивал художника с мыслителем. Как у художника, так и у мыслителя есть свое миросозерцание. Мыслитель выражает его в логических построениях, художник — в живых образах, хотя "мыслящая сила и творческая способность обе равно присущи и равно необходимы и философу и поэту". Оба они складываются под влиянием и воздействием на них фактов, дошедших до их сознания, оба должны уметь отличать существенное от случайного, чтобы не сделать ложных обобщений и выводов, но художник-писатель, как натура более восприимчивая, схватывает и угадывает факты, еще не имея теоретического объяснения их, и по мере накопления новых наблюдений создает типичное. Но чтобы художник не впал в односторонность, чтобы он дал в своем творчестве диалектическую правду жизни, ему необходимо быть на уровне современного знания. Когда его общие понятия ложны, его произведение становится если не совсем отрицательным, то бесцветным. И наоборот, когда взгляды писателя верны и они руководят им и в выборе материала и в обработке его, произведение складывается яркое, живое, захватывающее читателя, имеющее большое общественное значение. "Свободное претворение самых высших умозрений в живые образы, вместе с тем полное сознание высшего, общего смысла во всяком частном случайном факте жизни — это есть идеал, представляющий полное слияние науки и поэзии и доселе еще никем не достигнутый".
Выдвигая общественное значение лит-ры, Д. ясно видит ее классовый характер. Он отмечает, что "всякое явление историческое, всякое государственное постановление, всякий общественный вопрос обсуждается в литературе с различных точек зрения, сообразно интересам различных партий". В этом он не видит ничего дурного, — дурно то, что "между десятками партий почти никогда нет партии народа в литературе". Когда Добролюбов анализирует творчество Пушкина, он легко вскрывает его дворянский характер. Поскольку история решает вопрос о распределении благ природы между людьми и устанавливает определенные человеческие отношения, постольку и литература должна взяться "за изучение всех общественных неправильностей". Успех писателя будет зависеть от того, насколько он сумел выразить общественные интересы и стремления.
Отсюда вытекает определенный взгляд на идейность литературы. Добролюбов требует, чтобы в основе произведения лежала идея, которая выражала бы характер событий и направление их развития. Поскольку народ в центре исторического процесса, литература должна быть народной. Для этого художник-писатель должен "проникнуться народным духом, прожить его жизнью, стать вровень с ним, отбросить все предрассудки сословий, книжного обучения и прочее, прочувствовать все тем простым чувством, каким обладает народ". Этим определяется и выбор материала для творчества. Конечно, "для художественного произведения годятся всякие сюжеты, как бы ни были они случайны"; однако для общества важны не столько размер и свойства таланта в отвлечении, сколько то, на что он употреблен. Художественность выполнения обусловливается также и свойствами выбранного материала: "и при совершенно равном таланте будет, вероятно, некоторая разница в живости, силе и поэтичности изображения, если одному из двух поэтов дать описывать стеариновую свечку, а другому — звездное небо или солнечный день, одному — клопа, а другому — арабского жеребца или орла". От художественного произведения Д. требует, чтобы оно отражало действительность, многообразную, текучую, живую. Под этой действительностью критик понимал не фотографический снимок с жизни, а выявление сущности времени, его идейного содержания, его психологической окрашенности и волевого устремления. В жизненном многообразии и противоречиях писатель должен уметь найти основное, характерное, хотя бы оно и не бросалось всем в глаза. Художник должен уметь вскрыть в действительности элементы прошлого, настоящего и будущего, найти и определить их причинную связь, их роль и значение в движении общества вперед. Одновременно критик требует от художника конкретности и безусловной правды творчества. "Надо, чтобы факты, из которых исходит автор и которые он представляет нам, были переданы верно. Коль скоро этого нет, литературное произведение теряет всякое значение, оно становится даже вредным, потому что служит не к просветлению человеческого сознания, а, напротив, еще к большему помрачению. И тут уже напрасно стали бы мы отыскивать в авторе какой-нибудь талант, кроме разве таланта враля". Принцип художественной правды, как и принцип действительности, понимался критиком не в ходячем смысле. Правда и действительность сливаются. "В произведениях исторического характера правда должна быть фактическая; в беллетристике, где происшествия вымышлены, она заменяется логическою правдою, т. е. разумною вероятностью и сообразностью с существующим ходом вещей". Жизнь многообразна, в ней легко найти массу фактов, подтверждающих самые разные взгляды. Задача художника найти жизненную правду, т. е. правду, к-рая соответствовала бы "естественным стремлениям", народным интересам. Эта правда не решает однако судьбы художественного произведения, она лишь необходимое условие, а не достоинство произведения. Замечательными художниками писатели становятся лишь тогда, когда они не только верно отражают явления жизни, но и понимают их "общий таинственный смысл", "если их восприимчивость многообъемлюща, если жизнь им открывается не в отдельных только явлениях, а во всем своем стройном течении, если чутки они не к одной только внешней стороне явлений, но и к внутренней связи и последовательности".
Придавая лит-ре утилитарный характер, Д. отнюдь не думал, что "автор должен был создавать под влиянием известной теории… Художественное произведение может быть выражением известной идеи не потому, что автор задался этой идеей при его создании, а потому, что автора его поразили такие факты, из которых эта идея вытекает сама собою". В лит-ре всех народов критик видит преимущественно писателей, преданных "искусственным интересам" и совершенно не думающих о "нормальных требованиях природы", т. е. он не видит писателей, которые стояли бы на точке зрения народных масс, по современной терминологии — на классовой пролетарской позиции. "Эти писатели могут быть и не лжецы, но произведения их тем не менее ложны", и в них нельзя "признать достоинств, разве только относительно формы".
Добролюбов различает "людей, более или менее глубоко проникнутых насущными требованиями эпохи, более или менее широко обнимающих движение, совершающееся в человечестве, и более или менее сильно ему сочувствующих. Тут степени могут быть бесчисленны… Сообразно с широтою взгляда и силою чувства будет разниться и способ изображения предметов и самое изложение у каждого из них. Разобрать это отношение внешней формы к внутренней силе уже не трудно; самое главное для критика — определить, стоит ли автор в уровень с теми естественными стремлениями, которые пробудились в народе или должны скоро пробудиться по требованию современного порядка дел; затем — в какой мере умел он их понять и выразить, и взял ли он существо дела, корень его, или только внешность, обнял ли общность предмета или только некоторые его стороны". "Прочный успех" Д. видел лишь за теми произведениями, "которые захватывают вопросы далекого будущего или в к-рых есть высший, общечеловеческий интерес, независимый от частных, гражданских и политических соображений".
Свою критику Д. называл реальной. Он выбирал для разбора такие произведения, которые носят строго реалистический характер, в которых виден результат научной мысли. И сама критика Д. носила глубоко научный характер. Реальная критика состоит в обозрении того, что дает произведение, не отыскивая у художника выполнения определенной общественной программы. "Реальная критика относится к произведению художника точно так же, как к явлениям действительной жизни; она изучает их, стараясь определить их собственную норму, собрать их в существенные, характерные черты". Художник живет образами, отвлеченные идеи часто мало его интересуют. В своих образах художник подсознательно может выявить больше внутреннего смысла в изображаемом, чем он мог бы сделать рассудком, поэтому критика должна показать, правильно ли художник понял и объяснил взятые им факты, не напрасно ли он пытается частное и мелкое представить типичным и "такое ли значение придает автор своим лицам, какое они имеют в действительности".
Литературную работу Д. рассматривал как работу глубоко общественную, наравне с другими видами общественной деятельности. Критику же как вид творческой работы он ставил даже выше художественного творчества. Лучшими литературно-критическими статьями Добролюбова являются: "Что такое обломовщина?", "Темное царство", "Луч света в темном царстве" и "Когда же придет настоящий день?" В своей критике Д. исходил из отрицания романтизма, эстетической критики, из энтузиастического признания реализма, примата действительности над искусством и неизбежности публицистического элемента в критике. Для Д. искусство — лишь способ познания. Вместе с Чернышевским он проповедывал: "прекрасное есть жизнь". Естественно, что в художественном произведении критик искал прежде всего воспроизведения действительности и художественного объяснения ее. Д. тщательно собирал черты действительности, чтобы показать, какова она есть, и направить общественные настроения в сторону "естественных стремлений", т. е. социальной справедливости. Он охотно писал о Кольцове, С. Аксакове, М. Вовчке, потому что "это жизнь, это действительность". Эти писатели "не строят мечтательных планов, не рвутся на невозможные подвиги, не стремятся охватить собою весь мир", а "осторожно и зорко осматриваются они вокруг себя, долго думают над своим решением". С этой меркой Д. подошел и к сатире Щедрина, к его "Губернским очеркам". С особой же силой показ действительности критик дал в разборе Гончарова, Островского и Тургенева. "Темное царство" — "это действительность", это огромная Россия; герой Островского — коллектив, среда, "бессмысленное самодурство в лице разных Большовых, Торцовых, Брусковых, Уланбековых и пр.". Д. детально анализирует русское самодурство, выясняет условия, его породившие, и последствия, из него вытекающие. Критик доказывает, что "драматические коллизии и катастрофы в пьесах Островского происходят вследствие столкновения двух партий, старших и младших, богатых и бедных, своевольных и безотрадных", что в тисках российского самодурства "страдают наши братья". Д. ищет должное, намечает общественные задачи. "Гроза" — социальная гроза "Темного царства". Расходясь с Писаревым, Д. видит в образе Катерины яркий протест против самодурства. Д. не только описывал и объяснял социальную действительность, но и указывал пути и средства ее преодоления, искал "героев". В анализе "Обломова" он приходит к печальному выводу, что "в каждом из нас сидит значительная доза Обломова", что Обломовы не в состоянии разрешить социальной задачи, это сделает другая общественная группа — разночинцы. Разбирая роман Тургенева "Накануне", Д. развернул свою программу дальше. Указывая на Инсарова, революционера-болгарина, критик выставляет тезис, что, хотя у нас общественные условия и мешали появлению таких людей, все же жизнь развилась настолько, что появление русских Инсаровых уже возможно. Очевидно, что подобная критика, подобная оценка художественного произведения была критикой, оценкой, приговором над русской действительностью, над экономическим и государственным порядком, над общественными отношениями людей, над бытом и т. п. Однако это не было критикой "по поводу", это самая настоящая литературная критика в специфическом, узком смысле слова. Такой ее характер всецело определяется приматом действительности. Д. был враг эстетической критики и тем не менее он дал совершеннейшие образцы литературно-художественной критики своего времени. Критика, как и художественное творчество, не имеет абсолютных канонов, характер ее определяется общественным бытием и в зависимости от него меняет свои формы, задачи и направление. В творчестве Д. публицистические и художественные задачи сливались в единое органическое целое. Реальное искусство обходило трагизм, а Д. вскрыл трагедию России, самодуров и обиженных он превратил в символы, объяснил их, и еще осмысленнее и характернее стали и без того живые и яркие образы Островского.
В своей критике Д. однако не вполне выявил сущность творчества Островского, он увлекся общественно-политическими обобщениями и не разглядел той идеализации русской жизни, реакционной "народности и самобытности", которой любовался Островский. Точно так же Д. не сумел провести надлежащей линии между "лишними людьми" и "обломовщиной", между Онегиными, Печориными и Обломовыми. Вскрыв русскую трагедию, Д. нашел в лит-ре и разрешение этой трагедии: Катерина — "луч света в темном царстве", Инсаров сменяет Обломова. Такая реалистическая критика логически вела к дидактизму. Публицистический и дидактический элементы критики в дальнейшем привели Д. к признанию законности направленчества в произведениях искусства. За это поносил его Достоевский и многие упрекали в грубой тенденциозности. Это конечно неправильно. Трудными, туманными, зигзагообразными путями шла в данном случае русская критика в лице Д. к признанию классовой точки зрения в искусстве. Разве сейчас истинно-пролетарских художников и коммунистов критиков, как и Д., не упрекают в тенденциозности, в подмене искусства политикой? Упрекают в силу определенных классовых интересов. Однако эти укоры не смущают их, не мешают им выполнять свое общественное дело, строить социализм; не должны они смущать нас и в оценке литературных работ молодого, но великого критика.
Д. был также и поэтом. Он написал много стихов на политические темы и не мало лирических. Любил он Пушкина, Лермонтова, Кольцова. В последние годы он подражал Некрасову, взяв у него для выражения своих настроений четырехстопный ямб. Был у Д. также большой сатирический талант. Сатира его метка и бьет наповал. Кавелин называет язык Д. ядовитым, а сын его подписывает письма к своему учителю: "Вашего змеиного языка покорнейший слуга" и величает его — "Ваше Змейство". Не мало Д. писал и на педагогические темы. Известны его страстные статьи против Н. И. Пирогова, когда он высказался за применение в школе телесных наказаний. В своих педагогических взглядах Д., естественно, материалист, он отрицает прирожденные идеи, доказывая, что человек развивается физически и умственно в зависимости от окружающих условий. Он против слепого подчинения авторитету, против дрессировки, он требует от ребенка сознательного выполнения указаний старших. От наставника он требует очень высоких качеств, умственных, нравственных и общественных. Добролюбов требует, чтобы он в согласии с общественным идеалом прививал детям "здоровые понятия" и воспитывал волю. Сильные и слабые стороны мировоззрения критика конечно отразились и на его педагогических взглядах. Он никогда не переставал быть просветителем.
Д. продолжал линию В. Белинского. Последний от Шеллинга и Фихте через Гегеля пришел к Фейербаху. Д. начал с Фейербаха, идя к марксизму. Его лит-ая деятельность свелась к раскрытию и изобличению русской действительности — "Темного царства" русской неограниченной монархии, к страстной проповеди свержения самодержавия и призыва народных масс к социальной революции. В литературно-художественных произведениях Д. в первую очередь атаковал социальную, классовую сущность явления и от нее шел к оценке самого литературного факта и проповеди своих общественно-политических взглядов.
Деятель 60-х годов, Добролюбов жил и работал в период бурного роста нашей крупной промышленности, в последние годы крепостного хозяйства, когда шла борьба между торговым и промышленным капиталом. Торговый капитал, добившись, что крестьян освободили с землей, стремился к тому, чтобы они остались мелкими производителями и, будучи мелкими собственниками, не подпадали бы под влияние разных теорий о равенстве людей; стремился к тому, чтобы у нас, как в Европе, не было голодающего пролетариата, чтобы пролетариат, вышедший из деревни и связанный крепко с землей, не шел на улицу бунтовать в периоды кризисов и безработицы. Конец николаевского режима, крестьянская реформа полностью удовлетворили буржуазию, лишь немногие мечтали о конституции. Совершенно другими настроениями жила интеллигенция. Дворянская по своему составу ранее, интеллигенция 60-х гг. состояла преимущественно из детей среднего и бедного духовенства, провинциального чиновничества, низшего офицерства, из детей разорившихся помещиков, дворян, учителей, купцов, мещан, из людей свободных профессий. Это были "разночинцы", люди разных чинов и положений, выходцы из рядов мелкой буржуазии. Соответствующих мест для обслуживания капитала эта мелкая буржуазия еще не имела. Она не мирилась с крепостническим государством и добивалась свержения самодержавия. Часть этой революционной интеллигенции, более зажиточная, группировалась около "Великорусса", который в своих требованиях мирился на учредительном собрании. Менее зажиточная часть группировалась вокруг организации "Молодая Россия", выдвигавшей лозунг диктатуры революционного народа. В процессе всяких перегруппировок на революционных позициях удержалась только та часть мелкой буржуазной интеллигенции, к-рая жила идеалом социализма. Социализм этот был, естественно, мелкобуржуазным, развитие капитализма он считал несчастием. Поэтому в России в 60—70-е гг. так много и спорили: будет у нас капитализм или нет? Мелкобуржуазный социализм шел не от организации производства, а от распределения собственности. Наша мелкобуржуазная социалистическая интеллигенция верила в силу сельской общины и была убеждена, что Россия, минуя капитализм, через эту общину прямо придет к социализму. Это, как известно, было догмой нашего революционного народничества.
Д. не был народником, он был убежден, что Россия пройдет капиталистическую стадию развития, он признавал борьбу классов, он выступал против утопического мелкобуржуазного социализма, он не был сторонником субъективного метода в объяснении исторических явлений. "Мыслящие реалисты" Писарева привели к "критически мыслящей личности" Лаврова. Д., как справедливо отметил Воровский, "по духу своего учения, по методу мышления, по глубине анализа ближе к современному марксизму, чем к своим якобы преемникам 70-х и 80-х годов". Своих взглядов он не успел, да и не мог развить. Поэтому мы не можем установить, с кем пошел бы критик в практически революционной деятельности — с "Великоруссом" или "Молодой Россией"? Надо указать однако, что "Великорусс" занимал по сравнению с "Современником" значительно более правые позиции и в крестьянском вопросе и в области политической. Более левые позиции занимал Д. по отношению и к "Колоколу" Герцена. Несомненно одно: Д. был выразителем той части мелкобуржуазной революционной социалистической интеллигенции, которая под влиянием развития промышленного капитализма, рабочего вопроса в России, понимала утопичность мелкобуржуазного социализма и начинала искать революционных путей в связи с ростом капитализма и рабочего класса. В условиях экономической обстановки 60-х годов Д. не мог избежать противоречий, недоговоренностей, неясностей, все же дальнейший путь от него лежит не к Лаврову и Михайловскому, а к Ткачеву и марксизму.

 Библиография:  I. Сочинения, изд. 1-е, СПБ., 1862, изд. 2-е, 4 тт., СПБ., 1871; Первое полное собр. сочин., 4 тт., под ред., с биографич. очерком и примеч. М. Лемке, СПБ., 1911; Полное собр. сочин., под ред., с биографич. очерком Е. Аничкова, 10 тт., СПБ., 1911—1914; Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 (Н. Г. Чернышевским), т. I, М., 1890, или собр. сочин. Чернышевского, т. XI, СПБ., 1906; Добролюбов Н., Дневник 1857, Юбилейный сб. Лит-ого фонда, СПБ., 1910; Головачева-Панаева А., Русские писатели и артисты 1824—1870, СПБ., 1890 (см. совр. изд. Воспоминаний, Л., 1927).
II. Критические статьи: Григорьев А., Сочинения, т. I. (ст. "После „Грозы“ Островского"); Шелгунов Н., Глухая пора, "Дело", 1870, IV; Зайцев В., Белинский и Добролюбов, "Русское слово", 1864, кн. 1; Морозов П., Н. А. Добролюбов, "Образование", 1896, кн. XII; Протопопов М., Добролюбов, "Русская мысль", 1896, кн. XII; Котляревский Н., Канун освобождения, П., 1916; Богучарский В., Из прошлого русского общества, СПБ., 1914. В общих работах о Добролюбове см.: Скабичевский А., Сорок лет русской критики, Собр. сочин., т. I (неск. изд.); Волынский А., Русские критики, СПБ., 1896; Иванов И., История русской критики, т. II, ч. 4; Иванов-Разумник Р. В., История русской общественной мысли, т. II (неск. изд.); Овсянико-Куликовский Д. Н., Н. А. Добролюбов, "История русской лит-ры XIX в.", т. III. Марксистские статьи: Засулич В. И., Писарев и Добролюбов, сб. статей, т. II, СПБ., 1907; Кранихфельд В. П., Н. А. Добролюбов, "Современный мир", 1911, кн. XI; Неведомский М., О Добролюбове, "Наша заря", 1911, кн. XI; Стеклов Ю. М., Социально-политические взгляды Н. А. Добролюбова, "Современник", 1911, кн. XI; Плеханов Г., Добролюбов и Островский, Сочин., т. XXIV; Троцкий Л., Добролюбов и "Свисток", Сочин., т. XX; Воровский В., Литературные очерки, М., 1923; Полянский В., Н. А. Добролюбов, М., 1926; Ладоха Г., Исторические и социалистические воззрения П. Л. Лаврова, о Добролюбове, гл. I, II, в кн. "Русская историческая литература в классовом освещении", М., 1927; Панкевич П., Историко-социологические взгляды Н. А. Добролюбова, "Под знаменем марксизма", 1928, кн. 12.
III. Карцев В., Библиографический указатель книг и статей о Добролюбове и его сочинениях в "Собр. сочин." Добролюбова, СПБ., 1908. Кроме того см. в следующих общих указателях: Мезьер А., Русская словесность с XI по XIX столетие включительно, ч. 2, СПБ., 1902; Владиславлев И. В., Русские писатели, Л., 1925.
Валерьян Полянский

ДОБРУШИН Иезекииль Моисеевич [Jecheskl Dobruschin, 1883—] — еврейский критик, поэт, драматург и переводчик. Лит-ую работу Д. начал как стихотворными, так и прозаическими опытами; в своей последующей… Полная информация

ДОВГАЛЕВСКИЙ Митрофан — украинский драматург и писатель начала XVIII в. Писать начал в 1724. Будучи студентом высших классов Киево-могилянской академии, Д. постригается в монахи и получает имя… Полная информация

ДОДЖ Мария [Mrs. Mary (Mares) Dodge, 1838—1905] — американская издательница и писательница для детей. С 1873 издавала популярный детский журнал "Св. Николай" (St. Nicolas). Написала несколько томов стихов и… Полная информация